мне остаться таким, какими были они. И во многом тот мальчик все-еще выглядывает из моих глаз. Не зрелый, умудренный жизнью пятидесятилетний священник, а дерзкий и упрямый мальчишка, лезущий напролом.
На десяток лет я выпал из этого состояния, будто уснул и, может быть, уже бы и не проснулся никогда, но Израиль и ты разбудили меня. Я проснулся и увидел эту дурацкую стенку и взбунтовался, когда вернулся домой. Останавливать этот процесс – все равно, что детской лопаткой пытаться остановить лавину. Я же еще и ускорил ее схождение. Я начал обсуждать с тобой свои чувства и давить на тебя, я орал на весь интернет о тебе, я не смог найти нормальных слов, чтобы объяснить свой жене, что причина – только во мне, хотя, что бы это изменило?
Я попробую смягчить все, что будет дальше. Не остановить лавину, конечно, но направить ее подальше от тебя. И хочу попросить у тебя прощения за боль, что причинил.
Все бури однажды заканчиваются, лавины останавливаются, и мы выходим из них другими (если выходим).
Я держу твою руку. И молюсь, чтобы ты держала мою…
Чистый Четверг сегодня. Я провел службу и рухнул на диван и пишу тебе сейчас. Я не чувствую себя чистым, да и странно было бы говорить об этом, о чистоте, когда все вокруг летит в вихре, в камнях и песке, но я вижу направление, я иду, почти наощупь, но иду. Сегодня я услышал, что Господь не в этой буре. Где-то там, впереди, в веянии тихого ветра, и я изо всех сил ловлю движение этого ветра, пытаюсь понять – попутный? Навстречу?
А о твоем молчании… Я написал тебе пост об этом, написал еще утром. Прочти, если хочешь узнать, как мне сейчас не хватает твоего голоса.
Твой Механiк
Письмо Александра.
МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
Однажды ты понимаешь, что все, что с тобой происходит сейчас, похоже на большой самолет, вдруг лишившийся связи с диспетчером. Еще недавно мы переговаривались друг с другом, шутили, вызнавали, как там с погодой и не движется ли на тебя грозовой фронт, но вот, очнувшись от дремоты в кресле пилота, ты понимаешь, что эфир молчит.
Нет, с самолетом все в порядке, моторы-турбины гудят и тянут эту махину, и курс, вроде ровный, и топлива хватает, но, глядя в эти ночные звезды в небе, в это бесконечное море внизу, слыша только свое дыхание в наушниках, ты понимаешь, что заблудился. Откуда и куда летит мой самолет? Из Израиля в Москву? Из Москвы в Абалаков? Из Абалакова в Киев? Что везу я в багажном отсеке? Что и кому должен я передать?
Без этого голоса ты не знаешь, куда и зачем тебе лететь. Все цели – сбиты и непонятны, и ты чувствуешь одиночество особенно остро. А может там, внизу, уже давно и нет никого? Пока ты дремал, случилась война и все умерли, и остался ты один, летящий по небу в своем самолете?
Зачем ты летишь? Кто направляет твой путь? Что тебе нужно доставить из пункта А в пункт Б? Ты все забыл. Без этого голоса с земли ты, оказывается, просто кусок железа, летящего по небу по инерции.
И ты включаешь последние сообщения, слушаешь это голос, слушаешь его как музыку, но музыка не помогает тебе понять где ты, музыка не поможет тебе посадить эту громадину, когда начнет кончаться топливо. Тебе нужен не голос из прошлого, а тот, настоящий голос, что давал тебе ниточку направления.
Ты начинаешь колотить по светящейся панели, жать на кнопки, выдавать свои позывные в эфир, искать своего диспетчера, но никто не отзовется тебе. Ни свой, ни чужой голос. Только твой собственный голос. И еще, эхом в наушниках твои смятенные мысли. И ты понимаешь, что проблема не в войне внизу, а в твоем передатчике. Что-то с ним случилось, то, что не починишь кулаком или молотком, и что из тебя – хреновый механик, по крайней мере в этой области.
И если до этого ты думал о себе, тебя вдруг охватывает паника – а как он там, этот голос? Чем он живет? Волнуется? Вызывает тебя? Или он сдал смену и поехал себе домой – пить кофе, отдыхать, бродить по парку, гонять на велосипеде? Может, он сидит и читает сейчас книгу, о которой вы говорили только вчера, которую ты ему, этому голосу, посоветовал прочитать, чтобы вам было что обсудить однажды, в одном из полетов, когда ты, сев в самолет, включаешь рацию, просишь взлет и слышишь именно его, этот родной голос в наушниках. А может, он вообще не думает о тебе, что ты ему, пилот?
Что ты вообще знаешь об этом голосе? Разве что то, что он однажды рассказал тебе в небе на закрытой волне твоей связи? Ты знаешь о нем так удивительно много и так катастрофически мало! И вот, сейчас, когда он замолчал, ты понял, что самолет и небо, и даже море под тобой – ничего не значат, если не звучит он, этот голос.
И ты знаешь, тебя этому учили, что да, рации ломаются и пилоты иногда оказываются без связи, они умеют находить выход и не из таких ситуаций, их учили одиночному ночному полету и аварийному спуску, и посадке на воду, но ты сейчас забываешь о себе и о всем этом опыте поколений пилотов, ты думаешь о том, как жить дальше, если этот голос замолчал навсегда.
Ты мотаешь головой, вцепившись в штурвал, ты не веришь в это, нет, этого не будет!, но сердце твое уже уколола отравленная игла страха, и только усилием воли ты подавляешь в себе волну паники, готовой бросить тебя в пике, навстречу черной ночной волне моря под тобой.
– Пять, четыре, три, два… – чтобы успокоиться, ты считаешь, поглаживая пальцами штурвал, такой надежный и эргономичный еще вчера и такой, кажется, неуклюжий и бесполезный сегодня. Но ты везешь груз. Это твоя работа. И ты должен ее выполнить. Это твой долг. Ты уговариваешь себя, ты уже почти себя уговорил – на этот рейс, сейчас. Но как быть дальше? После твоей посадки и разгрузки, если все пройдет успешно, как будешь летать ты, пилот, с онемевшей рацией в молчаливом небе?
И снова, но уже очень нежно и осторожно, как к раненой коже, ты прикасаешься к кнопке ларингофона и не кричишь, а почти что шепчешь: Земля? Послушай, земля! Мне очень важно не терять с тобой связь. Не оставляй меня здесь, земля!
И с надеждой прижимаешь наушники поплотнее, чтобы за шорохом разрядов и собственным дыханием, расслышать слова ответа…
Письмо Богомилы,
