в дорогой резной раме. На холсте — длинноносые и одноглазые персонажи ваянга, эдакий балийский лубок вроде того, что продается в бесчисленных сувенирных лавках для туристов. В правом нижнем углу — красивая размашистая подпись: Владимир Сидоров. Что это? Кто это? По-видимому, состоятельный человек. Приехал на Бали, поступил за щедрую плату в академию Агунга Рая и — бац! — стал художником. Выставляется в местных галереях.
Меня разбирает любопытство: а кто же такой этот Агунг Рай, меценат, владелец арт-центра, директор академии искусств, хозяин всего этого великолепия? «Да вот же он, вон там, на лавочке сидит». На скамейке в сени белой плюмерии, в компании двух молодых женщин, сидит холеный человек с усиками. Пожилой бонвиван? Крестный отец местной мафии? Богатый промышленник? «Кто, Рай? Промышленник? Да нет, что вы! Он вообще начинал как уличный художник, самоучка, в детстве чуть ли не беспризорником был. Но он очень хороший бизнесмен. Продавал свои работы туристам и так постепенно, постепенно раскрутился, из грязи в князи. Хороший бизнесмен и талантливый художник, он у нас большим мастером считается. Все остальные мастера на него работают. Он их содержит и продает их картины. ARMA — один из трех главных арт-центров на Бали. Еще два — это Нека и Антонио Бланко. Про Антонио Бланко слыхали? Он вообще из Америки был, американец испанского происхождения. Но вырос в Таиланде, его отец там врачом, что ли, работал. Вырос, значит, в Таиланде, а потом на балийке женился, переехал сюда и стал художником. Ню рисовал, многие местные девушки ему позировали. Так вот у него тоже — арт-центр и музей, там большая его коллекция. Он под конец жизни перешел в индуизм, и, когда он умер года четыре тому назад, его кремировали по нашему обычаю. Теперь музеем заведует его сын».
* * *
Человек по прозвищу Дикки (настоящее имя — Суардика), тот, что пытается выучить русский и остро нуждается в разговорной практике, рассказывает про Бали (к счастью, перейдя на английский, которым владеет вполне сносно). Бали — самое высокодуховное и красивое место в Индонезии, оазис мира и гармонии, остров художников испокон веков. Потому-то все сюда и едут. А где еще, спрашиваю, он был? На Яве, больше пока нигде. Но знает про другие острова от друзей, которые там бывали. Например, про Суматру. Там очень опасно, там одни мусульмане и поэтому высокая преступность. Террористы. Плюс — грязь, и по ночам невозможно спать из‐за воя муэдзина. Или, например, Папуа. Там очень интересно, но совсем нет транспорта, кроме мопедов. И дорог тоже нет. И очень много комаров. Туда можно попасть только на круизном корабле. Сходишь с корабля, фотографируешься на берегу — и обратно на корабль. Спрашиваю:
— А про Тану-Тораджу что вам рассказывали? У нас там один знакомый недавно был, кстати, он сам — из Папуа. Так вот, ему там понравилось. Говорит, очень интересная культура.
— Тана-Тораджа? Да, у них кофе. Очень хороший кофе. Но это на Суматре, а там все мусульмане и бандиты.
— Насколько я знаю, Тана-Тораджа находится на Сулавеси. И тамошние жители — как раз не мусульмане, они придерживаются традиционных верований…
— Послушайте, кто из нас индонезиец, вы или я? Тана-Тораджа находится на Су-ма-тре!
Кажется, для Дикки, как и для меня, Тана-Тораджа — почти что альфа Центавра. Голландский классик XIX века Эдуард Доувес Деккер, проживший полжизни в Голландской Ост-Индии, назвал индонезийцев «властелинами жемчужного ожерелья экватора». Но как вместить в сознание это ожерелье из семнадцати тысяч островов, этот разброс от тридцатимиллионной Джакарты и русского Бали до непролазных дебрей Борнео и первобытного племени ментавайцев на Суматре? Как ни нанизывай жемчужины-острова на суровую нить общей истории, как ни скрепляй застежкой под названием «панчасила» [125], все равно это ожерелье рассыпается при каждой примерке. Вот почему папуас Янто испытывает культурный шок, попав на Яву, а балиец Дикки владеет английским и даже немножко русским, но путает Суматру с Сулавеси.
Что же касается утверждения, что Бали — оазис мира и гармонии на земле, этот образ родился в 30‐е годы прошлого века благодаря грамотному пиару со стороны реформаторов вроде мэра Убуда, основавшего первую резиденцию для балийских и иностранных художников. До этого был длительный период вассальной зависимости от Явы, междоусобные войны, работорговля и голландский колониализм. Да и творческий подъем 30‐х годов на Бали продлился недолго. Потом были Вторая мировая, японская оккупация, революция и эпизодический социализм Сукарно, военный переворот и тридцатилетняя диктатура Сухарто, охота на коммунистов, массовые репрессии. Но с начала 1970‐х маркетинговая концепция «Бали — рай на Земле» начинает возрождаться. Накатывает волна туристов и экспатов, за ней — другая. За счет дохода от туризма поднимается экономика, и остров постепенно становится тем, за что себя выдает. Отстраиваются не только курортные зоны, но и деревни, в которые возят заморских гостей. В одной из таких деревень родился и вырос наш новый знакомец Дикки. Туда мы сегодня и едем.
— А вы, значит, доктор, да? Но я уверен, что вы многого не знаете.
— Да, разумеется.
— Знаете ли вы, например, что от диабета хорошо есть собачью печень?
— Впервые слышу.
— Ну вот, а еще доктор… А о том, что астматикам обязательно есть блюда из летучих мышей?
— Да, мне говорили…
— Ну, это и дети знают.
В это время из‐за угла показывается толпа в белых одеждах. Из переносного динамика слышится монотонное песнопение.
— Что это такое, Дикки?
Дикки резко выруливает на обочину и останавливает машину.
— Храмовая церемония! Хотите посмотреть? Тогда пойдемте, я вас проведу.
Толпа прихожан несет реликвии от родника, где совершался обряд омовения, к деревенскому храму. На циновке, расстеленной на земле у входа в храм, сидят жрецы, перед ними — курительницы с благовониями и «кананг сари», плетенные из пальмовых листьев корзинки с подношениями «кананг сари» (другое название — «сесаджен»). Эти корзинки — визитная карточка Бали. Их видишь на порогах домов и ресторанов, в аэропорту, в сувенирной лавке, просто на тротуаре. Содержимое корзинки может варьироваться. В обязательном порядке — цветы, остальное — на усмотрение подносящего. Сладости, клейкий рис, даже кофе и кретек. Есть два вида подношений: те, что кладут на землю, предназначены для злых духов, а те, что помещают на возвышении (например, на капители одной из храмовых колонн), — для богов.
Чтобы попасть в главное святилище храма, надо пройти сначала через расщепленные ворота «чанди-бендар» (символ открытости миру и божественному началу), а затем — через крытые башенные ворота «кори-агунг» (символ Святой горы). Территория храма представляет собой три концентрических круга.
