поменьше.
– Правее держи, – сказал кеп. – Пройдёшь между кухтылями?
– Постараюсь.
– Не «постараюсь», а надо не задеть.
Всегда так делают на промыслах, если надо пройти через чужой порядок. Но я так думаю, норвежцы-то поняли, что мы их проверяем. Для чего же мы курс меняли? Те двое, что стояли на палубе, так весело переглянулись. Даже кеп смутился.
Эхолот пискнул и смолк. Это мы прошли над их сетями.
– Восемьдесят, – сказал третий.
– Ну, видишь, – сказал кеп. – И спрашивать не надо.
Норвежцы глядели на нас и скалились.
– Давай-ка полный, – сказал кеп.
Третий перевёл ручку телеграфа. Но справа кто-то уже нас обгонял, быстренько, как стоячих. По синему борту бежали белые буквы. Третий их читал, шевелил губами:
– «Герл Пегги. Скотланд».
– Шотландец, – сказал кеп. – А ты – «Скотланд». Английского не знаешь. То-то и видно, что диплом у тебя не свой.
Лицо у третьего пошло пятнами.
– А ходко идёт, – кеп позавидовал. – И всего-то автомобильный движок у него.
– Обводы зато хорошие.
– Обводы – мечта!
Шотландец нас обошёл – стройный, гордый, как лебедь. Мы смотрели на его корму с подвешенной шлюпкой – такой же синей, лаковой, как его борт. Из камбуза вышел повар, в белом колпаке и фартуке, с ведром. Он на нас посмотрел, что-то кому-то крикнул в дверь и выплеснул с кормы помои. Это было прямо у нас по курсу. Мы через эти плавающие помои должны были пройти.
– Нахалы, – сказал кеп. – Нахалы, больше никто. А ты ещё спрашивать у них хотел.
– Я не у них. Я у норвежцев.
– Все хороши. Аристократы вонючие.
Из радиорубки в ходовую вышел «маркони». Чего-то он улыбался хитро, смотрел вслед шотландцу, потом сказал, как будто между прочим:
– Николаич, радиограммку примите.
Кеп на него уставился грозно.
– От этого, что ли? От «Скотланда»?
– От него.
– А зачем принял?
– Случайно.
Кеп её взял двумя пальцами, как лезвие.
– Детством занимаются. «Иван, селёдки нет, собирай комсомольское собрание». Хоть бы новенького чего придумали.
Скомкал её, кинул за борт, через окно.
– Больше мне таких не подавай. Делать тебе нечего.
– А я чего? – «Маркони» мне подмигнул. – Они на совет капитанов настроились, знают волну.
– Врёшь ты всё. Сам на них настроился.
– Проверьте.
Кеп поглядел на часы. И правда, пять было, как раз совет капитанов. Он ушёл в радиорубку и там, слышно было, забубнил:
– Восемьсот пятнадцатый говорит. Здравствуйте, товарищи. Сегодня первая выборка у нас. Взяли маловато, одиннадцать бочек. Глубина шестьдесят. Сегодня думаю метнуть на восемьдесят. Есть у меня предположение…
Вышел мрачный, походил по рубке, снова пошёл смотреть эхолот.
– Пишет всё, пишет… Мелочь пузатую. Или планктон. Ладно, пойду к себе. А ты позови, когда чего-нибудь дельное напишет. И следи как полагается, а то ты ему всё лекции читаешь…
Откуда он наш разговор слышал? Наверно, по трубе из своей каюты. Она хоть и заткнута свистком, но услышать можно, если ухо пристроить.
– Ему не я читаю, – сказал третий. – Ему «дед» читает, в механики зовёт.
Кеп себя постучал пальцем по лбу, – мне видно было краем глаза.
– Чем бы дитё ни тешилось…
Пошёл было, потом опять вернулся, поскрёб щеку.
– Между прочим, это он мысль подал, собрание надо бы провести. Есть кой-какие проблемы.
– Значит, не зря я вам радиограмму подал? – спросил «маркони».
Кеп рассердился:
– Делом займись, Линьков. Аппаратуру свою изучай, повышай квалификацию. Тоже детством занимаешься.
Я потом спросил:
– Почему это он «деда» не любит?
– А кто кого любит? – спросил «маркони».
– Точней на курсе, – сказал третий. – Вправо ушёл. Не ходи вправо.
Больше мы не говорили.
Потом я сменился и пошёл глупыша моего проведать. Он уже всю селёдку успел срубать и поднагадил, конечно. Я ему всё почистил, потом надёргал из шпигатов ещё несколько селёдин. Там они всегда застревают, никакой струёй их оттуда не вымыть.
Фомка поглядел на это богатство, одну заглотал сразу, а другие накрыл крылом. Он уже меня совсем не боялся, не зарывался головой в перья, когда я руку подносил. Но с крылом у него плохи были дела, я чуть задел случайно, и он закричал, забился. И потом уже смотрел на меня сердито, только и ждал, когда я уйду. Вся дружба наша полетела прахом…
11
Собрание мы в этот же день и провели. Не комсомольское, правда, а судовое. Рыбу всё не могли найти, и кеп решил даром времени не терять.
Собираемся мы в салоне – где же нам ещё? Ну, летом в погожий день можно и на палубе, а так – в салоне, это у нас самое большое помещение. Почти всё оно занято столом, с двумя лавками, на одном торце стоит кинопроектор, а против него на переборке – простыня натянута вместо экрана. В камбузной двери – окошко, оттуда кандей подаёт «юноше» миски и кружки, и в это же окошко они – сбоку – смотрят фильмы.
Набились плотно, все пришли, кроме вахтенных. Кеп нам сделал доклад: рейс у нас – сто пять суток, за это время мы пять раз должны подойти к плавбазе, сдать пять грузов, а шестой – сами повезём в порт. Всего плану у нас – триста тонн, за выполнение – премия двадцать процентов, за каждую тонну сверх плана – по два процента премии… Каждую экспедицию мы это выслушиваем внимательно.
– Ну, высказывайтесь, моряки, сколько берём перевыполнения?
Помолчали. Крепко помолчали. Наконец Шурка высказался – он у кинопроектора сидел и крутил ролик. С другой стороны ролик крутил Серёга.
– Это как заловится, – сказал Шурка.
– Ну, правильно. Но обязательство-то взять – нужно.
Опять помолчали. Васька Буров попросил слова и брякнул, как в воду кинулся:
– Триста одну тонну!
Кеп усмехнулся.
– Ну, Буров, ты даёшь стране рыбы!
– Да я – хоть четыреста, мне для страны не жалко. Только не заловится.
Жора-штурман, которого мы секретарём выбрали, разрешил наши сомнения:
– Об чём спор? В прошлый раз на триста двадцать взяли обязательство, а выловили – триста пять. И что? Такие же сидим, не похудели.
Так и проголосовали – за триста двадцать. Кеп не стал спорить, записали это в протокол.
– Только прошу заметить, – кеп сказал. – Если мы как сегодня будем брать, этак мы в пролове окажемся, как пить.
Дрифтер только того и ждал.
– А это разве ж не от нас зависит? Мы со своей стороны – всё приложим. Но кто её ищет, рыбу? Штурмана ищут. А они должны искать по всей современной науке, чтоб зря не метали бы, как вчера.
Третий заёрзал на лавке, шрам у него побелел.
– Сколько нашёл, столько и застолбил. Значит,
