Под обстрелом алкасерцев землекопы, плотники и пехотинцы возвели заградительные сооружения вокруг всего города, в том числе и на берегу реки. Это было в новинку, поэтому горожане первое время не обстреливали из катапульт и баллист работавших там. Может быть, потому, что на приречных башнях просто не было метательных орудий. Потом их, видимо, перетащили с других башен. Первое время обстрел сильно досаждал землекопам и плотникам. Рабочие и солдаты соорудили на берегу за ограждением три деревянные башни, которые были высотой до основания стен. На башнях постоянно дежурили валлийские лучники и обстреливали защитников города, чтобы не мешали работать трем бригадам проходчиков, которые пробивали наклонные штольни к основанию приречной стены города. Из выбранного камня и привезенного грунта насыпали пологие подходы к стене. Алкасерцы делали вылазки днем и ночью, пытаясь помешать этим работам, но каждый раз получали достойный отпор. После чего оставили проходчиков в покое, решив, что это отвлекающий маневр, а главный удар будет нанесен с противоположной стороны. Там ведь находилась большая часть армии, собирались осадные башни и тараны, насыпались новые подходы к городским стенам. Оттуда велся постоянный обстрел города из катапульт и баллист.
На подготовку штурма ушло два месяца. Все это время мои солдаты больше копали и строили, чем воевали. Если бы осада Алкасера была первой, уже бы начали роптать и всячески отлынивать от работ. Но многие были здесь уже в четвертый раз и помнили, сколько людей полегло бестолку в предыдущие. Первые две штольни были готовы на неделю раньше, а с третьей вышла заминка, потому что попали на скальный грунт. Я приказал ждать, пока будут готовы все три. За это время из первых двух были прорублены дополнительные вентиляционные каналы ближе к городским стенам. Меня заверили, что так будет лучше тяга. Гореть будут солома и дровами, обильно политые оливковым маслом, которыми заполнили камеры под стеной.
В ночь на двадцать четвертое июня в приречный лагерь были незаметно переброшены дополнительные войска с лестницами. Около пятисот солдаты спрятались в шалашах и хибарках проходчиков, которых перевели на место солдат. Я тоже находился на берегу реки вместе с кузенами, Каримом, Алехандру, Луишом и братьями Фатимы. Осаждавшими с противоположной стороны командовал рыцарь Марк.
Утром запели трубы, призывая к бою. Под командованием Марка сотни солдат и рабочих начали двигаться к городским стенам, неся лестницы и толкая осадные башни и тараны на колесах. Наступали очень медленно, с продолжительными остановками. В это время с приречной стороны без шума, не привлекая внимание, зажгли солому и дрова в камерах под стеной. Из вентиляционных каналов повалил синевато-белый дымок. Затем он стал гуще и темнее. Клубы дыма поднимались выше куртин, временами скрывая части их. Шло время, но с приречной стеной ничего не происходило.
Как мне рассказали позже, солдаты под командованием Марка добрались до стен города, начали карабкаться на них по лестницам, прикрываемые валлийскими лучниками, и даже перекинули с одной из осадных башен мостик на куртину. Несколько рыцарей успели перебраться на городскую стену, но их быстро отбросили, а затем столкнули с зубцов мостик. Остальные три башни так и не добрались до стен. Две завалились набок, а у третьей отвалились колеса.
Вдруг я заметил в мареве горячего воздуха, который шел из вентиляционного канала, как просела куртина, которая находилась над камерой первой штольни. Решил, что мне показалось. Куртина начала наклоняться наружу, от нее отделился большой кусок, упал, и покатился к реке. Следом начала оседать соседняя куртина, расположенная на второй камерой. На ней появилась кривая трещина, которая стала расползаться вширь. Добрая треть куртины наклонилась наружу, наставив на нас зубцы. Перебраться через нее теперь можно было с помощью короткой лестницы. Стали видны жилые двухэтажные дома с плоскими крышами, которые раньше куртина загораживала от нас. Куртина над камерой третьей штольни наклонилась немного вперед и согнулась, но устояла.
– Труби атаку! – приказал я трубачу.
Солдаты выскакивали из шалашей и хибар, хватали лестницы и по насыпанным, пологим проходам поднимались по склону к разрушенным участкам городской стены. Я вместе с другими рыцарями пошел за ними. На нас были тяжелые доспехи, поэтому шли мы намного медленнее. За мной шагал мой новый оруженосец Мартин, нес на специально сделанном для штурма, очень длинном древке мою хоругвь. Когда добрались до обвалившегося куска куртины, у которой камень на разломе был светлее, мои солдаты уже выбивали горожан из башен, а отряд человек из десяти копейщиков, став в линию, отражал атаку подоспевших на помощь вражеских всадников, которых было десятка два. Мы поспешили на помощь этим солдатам.
Давно уже я не сражался пешим против конных. Такое впечатление, будто увидел жизнь с изнанки. Темно-гнедой жеребец, скаля большие белые зубы, напирал на меня, прижимал к дувалу, а я закрывался от него щитом и протискивался вперед, чтобы добраться до всадника, который саблей отражал копье моего пехотинца. Я ударил саблей по ноге всадника, одетой в серовато-желтые широкие штаны, чуть ниже кромки щита, темно-красного, с надраенным до блеска стальным умбоном и отходящими от него лучами, загнутыми против часовой стрелки. Ударил не сильно, чтобы не ранить коня. И только разрубил ткань, потому что под ней были кольчужные шоссы. Тогда я рубанул по сапогу чуть выше ступни. Из раны хлынула ярко-красная кровь. Щит всадника опустился ниже, чтобы прикрыть ногу. В этот момент его и убили ударом копья, которое, пробив кольчугу, вошло в живот снизу справа. Мавр откинулся назад, раскинув руки. Я кулаком ударил его по левой, раненой ноге, выбивая ее из железного стремени. Всадник наклонился в другую сторону и упал с лошади, которая испуганно пятилась.
– Придержи лошадь! – приказал я копейщику, который убил всадника.
Это был старый солдат с морщинистым лицом и густой черной бородой. Он прислонил копье к дувалу и схватил правой рукой жеребца за щечный ремень. Я взобрался в седло, плоское, непривычное, взял повод. Вот теперь я чувствовал себя на коне во всех смыслах слова.
– Отпускай! – приказал солдату и, разворачивая коня, крикнул через плечо: – После боя подойдешь ко мне!
На меня налетели сразу двое мавров. Правый был с коротким копьем, а левый с саблей, сильно изогнутой. У обоих нижняя часть лица была закрыта кольчужными бармицами. Шлемы островерхие с рыжими метелочками из крашеного волоса, наверное, конского. Накидки поверх кольчуг белые с зеленой окантовкой. Я направил своего жеребца между ними и первым делом перерубил копье с трехгранным наконечником, которое совали мне в лицо. Одновременно закрылся щитом от удара сабли. Вторым ударом разрубил руку и бок правого всадника и бросил коня вперед. Левого всадника встретил, начав разворачивать к нему своего коня. Его вороной жеребец попытался укусить моего, но я ударил его саблей плашмя по лбу чуть ниже ушей. Жеребец сразу шарахнулся, повернувшись ко мне почти задом, из-за чего наездник оказался боком ко мне и немного впереди. Привстав на коротковатых для меня стременах, я достал мавра концом сабли, разрубив накидку и кольчугу ниже правой лопатки. Ткань сразу пропиталась кровью. Мне показалось, что рана неглубокая, но мавр наклонился вперед, припал к лошадиной шее. Я приблизился к нему и ударил еще раз по спине, но ниже и поперек, чтобы перерубить позвоночник. Мавр начал заваливаться влево, пока не свалился с коня. Он упал с таким звоном, точно весь был из железа. Шлем слетел с головы, открыв бледное молодое лицо с едва заметными черными усиками.
