и вальтрап [5], потому что к местным жителям у меня никакого доверия не было. Я снял сапоги и шляпу и повесил их на стену, револьверы и нож положил на краю постели, расстелил вальтрап и улегся. Настроение у меня было неважное.
И почему никто не делает кроватей нормального человеческого размера? Человеку ростом шесть с половиной футов, как я, удобно никак не устроиться. Словно для пигмеев делают эти лежанки, ей-богу. Я лежал, чувствуя отвращение и к кровати, и к самому себе, потому что так и не сумел выяснить, кто и как насолил дядюшке Джеппарду. Я уже начал задумываться о том, чтобы съездить на Медвежью речку и самому все разузнать, а уж потом вернуться в Коготь Гризли и поймать мерзавца. За это время Долли Риксби точно устанет ждать, и винить ее в этом я не смогу.
Пока я лежал и мучился в сомнениях, во дворе послышались шаги, будто кто-то шел к хижине, но я не обратил на это внимания. Затем дверь приоткрылась, и тогда я встал, взял по револьверу в каждую руку и спросил:
– Кто здесь? Назовись, или я вышибу тебе мозги!
Я так и не понял, кто это был, потому что он быстро промямлил какие-то извинения, что он якобы ошибся комнатой, и дверь быстренько закрылась. Но голос показался мне смутно знакомым, к тому же незнакомец не стал заходить во вторую комнату, а тихонько вышел на улицу. Я подошел к двери, выглянул во двор и присмотрелся к ряду стойл. Вскоре я заметил человека: он вывел из стойла пегую лошадь, запрыгнул в седло и ускакал прочь. Было темно, но не будь у каждого жителя Медвежьей речки соколиных глаз, мы все повымерли бы еще в пеленках. Я разглядел в нем того самого ковбоя, которого видел в «Королеве апачей» и под окном ресторана. Едва выехав с постоялого двора, он пришпорил лошадь и так припустил к деревне, словно ему на хвост наседали индейцы. Даже когда он скрылся из виду, я еще слышал стук копыт по каменистой дороге.
Понятно, что он проследил за мной до постоялого двора, но зачем ему это? Я не знал, а потому пошел и снова улегся. Я уже почти уснул, но вдруг услышал, как кто-то прошел во вторую комнату и зажег спичку. Кровать стояла как раз возле бревенчатой стены, делившей хижину на две части, так что между мной и незнакомцами было всего лишь несколько футов.
Их было двое, и они заговорили.
– Говорю тебе, – сказал первый голос, – он мне не нравится. Он явно не тот, за кого себя выдает. Лучше нам не испытывать судьбу, а свалить поскорее. Мы не можем вечно тут прятаться. Люди начинают подозревать, рано или поздно они узнают и потребуют денег взамен на молчание. Вещи уже сложены, можно сорваться в любой момент. Давай сбежим сегодня. Ума не приложу, как это до сих пор никто не наткнулся на наше потайное место.
– О, – протянул второй голос, – эти собаки из Когтя Гризли только и делают, что лакают виски, режутся в карты да придумывают, как бы обдурить дурачков, случайно забредших к ним в город. Они ни за что не найдут нашу пещеру, что к юго-западу отсюда. А уж о том, что за большим валуном есть тропа, ведущая на запад, и вовсе почти никто не знает.
– Ладно, Билл, – сказал первый голос, – на Медвежьей речке мы с тобой хорошо поработали.
Тут я окончательно проснулся и навострил уши.
Билл рассмеялся.
– А весело было, да, Джим? – спросил он.
– Ты ведь так и не рассказал мне, – подхватил Джим. – Все прошло гладко?
– Ну, – начал Билл, – я бы не сказал, что было легко. Старик Джеппард Граймс все еще крепкий орешек. Если б все охотники на индейцев были такие, как он, то бедных индейцев осталось бы только пожалеть.
– Если хоть один дьявол с Медвежьей речки теперь тебя поймает… – начал Джим.
Билл снова рассмеялся.
– Эти дикари дальше десяти миль от своей Медвежьей речки не отходят, – объяснил он. – Я стащил скальп и был таков, а они и не поняли, что случилось. Раньше я продавал волчьи да медвежьи шкуры, но чтобы человеческий скальп – такое впервые!
Ледяные мурашки так и пробежали у меня по спине. Так вот что случилось со старым несчастным дядюшкой Джеппардом! С него сняли скальп! И это после того, как он снял скальпы с сотен индейцев! А его хладнокровные убийцы сидят и толкуют о нем, словно он и не дядюшка Джеппард вовсе, а какой-то койот или кролик!
– А я ему и говорю: хватит с тебя, попользовался уже скальпом вволю, – продолжал Билл. – А этот старикашка…
Больше я вытерпеть не мог. Перед глазами все так и заволокло красной пеленой. Я даже не успел обуться и взять револьверы, ничего не успел. Я был слишком зол, чтобы вспоминать о таких мелочах. Я вскочил с кровати, сунул голову под бревно в стенке, разделявшей комнаты, и стал шеей поднимать эту стену, словно бык, который пытается вырваться из загона.
Из щелей в бревнах посыпалась засохшая грязь, несколько бревен поддались, и с другой стороны показалась щель.
– Что это? – вскрикнул один, а другой подхватил:
– Осторожно! Медведь!
Я немного сдал назад, а потом снова навалился на стену. Стена провалилась внутрь, раздался треск, и я, пробив бревна головой, свалился по другую сторону; вокруг летали щепки и комки грязи, кто-то в меня выстрелил, но пуля пролетела мимо. Я увидал самодельный стол, на котором стоял фонарь, и двоих мужчин ростом по шесть футов каждый, которые кричали и наперебой стреляли в меня из револьверов. Но они были слишком ошарашены, чтобы стрелять метко. Я сгреб их обоих в охапку, и мы, шатаясь, налетели на стол, а затем повалились на пол вместе с ним и с фонарем; слышали бы вы их вопли, когда им за шиворот потекло раскаленное масло!
Пол был земляной, так что пожара не случилось, и мы продолжали бороться впотьмах. Чужаки не переставая горланили: «На помощь! Убивают! Убивают! Ай! Отпусти мое ухо!»
Затем каблук одного из них как-то оказался у меня в зубах, и, пока я одной рукой пытался его оттуда достать, другой бандит вывернулся у меня из рук, оставив мне кусок рубахи, и выскочил во двор. Первого я по-прежнему крепко держал за ногу и пытался повалить на пол, но он вытащил ногу из сапога и тоже бросился наутек. Я кинулся вслед за ним, но в темноте запнулся о
