— Вот видишь, — сказал Варм.
Моррис не спешил отступать. В нем заговорила уязвленная гордость.
— Давайте я только у бережка поработаю, — предложил он.
— Молодец, что не сдаешься, — похвалил его Варм, — но вдруг ты без ног останешься? Нет, лучше посиди, сегодня мы сами справимся. Догонишь завтра, идет?
Печально опустив взгляд, Моррис не ответил. Варм, напротив, просиял и поделился соображениями:
— В прошлый раз золото светилось особенно ярко там, где мы вылили в реку смесь. Сегодня, думаю, стоит взболтать воду. Поработаем палками: разгоним по реке золотоискательную жидкость, так она поможет исследовать большую площадь.
Моррису идея пришлась по душе, и мы нашли для него ветку подлиннее. Варм отвел его за руку к плотине, а сам, турнув бобра с ее верхушки, отправился на противоположный берег. Оттуда велел нам с Чарли опорожнить бочку в реку и предупредил, чтобы ни капли смеси не коснулось кожи.
— Сами видите: даже растворенная в воде, она причиняет жуткую боль. В чистом виде проест дыру в плоти. — Он указал на вторую бочку, расположенную в двадцати ярдах вверх по течению. — Опорожнив одну бочку, бегите ко второй и выливайте жидкость из нее тоже.
— А третья? — спросил Чарли. — Почему бы не вылить жидкость из трех разом и сегодня же покончить с работой?
— Опорожняя две бочки, мы итак испытываем удачу, — ответил Варм.
— Если закончим сегодня, завтра утром можем сниматься и отвезем Морриса к врачу.
— Тогда нам всем понадобится доктор. Чарли, прошу тебя, не отвлекайся. Когда опустошите вторую бочку, Моррис размешает в реке жидкость. А вы, как заметите сияние, хватайте ведра и приступайте к работе. Без промедления!
Мы с Чарли присели у первой бочки, готовясь ее опрокинуть. Руки до самых плеч дрожали. Я так не возбуждался с тех пор, как первый раз возлег с женщиной. Точно так же в предвкушении у меня закружилась голова. Я ждал, что река вот-вот должна ожить, засиять. Чарли, заметив мое волнение и трепет, спросил:
— Ты как? Все хорошо?
Я ответил, что вроде бы да. Поддев нижний край утопающей в притоптанном песке бочки, мы сосчитали до трех и подняли ее. Затем осторожно и медленно, боком, словно крабики, пошли к берегу. Войдя в бегущую холодную воду, Чарли сначала зашипел, а потом рассмеялся. Я вторил ему, и мы на какое-то время задержались на месте просто для того, чтобы посмеяться вдвоем. Над головами у нас светили яркие луна и звезды. Мимо текла черно-серебристым полотном река. Плескалась жидкость в тяжелой бочке, точно такая же, черно-серебристая. Наконец мы опрокинули бочку, и смесь, густая-прегустая, полилась через край. Еще никогда я, наверное, не ощущал себя таким смелым и сильным.
Сливая жидкость в реку, мы шаг за шагом отступали к берегу. Наружу вырвались пары и запах — они вновь обожгли мне нос и легкие. Я чуть не сблевал — так воняло из бочки. Глаза просто горели и постоянно слезились.
Вылив все, мы отбросили бочку и метнулись ко второй. Опорожнили ее и спешно выбрались на берег. Стали смотреть, что будет дальше. Варм с противоположного берега отдал команду Моррису мутить воду. Тот приступил к делу, но, хиленький, изможденный, справлялся плохо, недостаточно быстро. Тогда Варм добыл себе ветку и принялся молотить ею по воде изо всех сил. В этот момент я услышал за спиной треск. Оказалось, Чарли топориком вскрыл третью бочку.
— Ты что делаешь? — спросил я.
— Выльем все три, — ответил братец, пыхтя и сковыривая крышку.
Варм, заметив Чарли, закричал:
— Бросьте! Оставьте!
— Выльем третью и завтра же будем свободны! — ответил ему Чарли.
— Нет, отойди от бочки! — продолжал Варм. — Эли, останови брата!
Я подошел было к братцу, но тот уже поднял бочку сам. Сделал один тяжелый шаг, второй, на третьем он оступился, и густая жидкость всколыхнулась и перелилась через край. Потекла вниз, накрыв по пути пальцы правой руки. Чарли уронил бочку, и золотоискательная смесь пропала зазря, впитавшись в песок.
Согнувшись пополам, Чарли скрипел зубами. Я схватил его за руку и взглянул на ожог: кожу до самого запястья покрыли волдыри, которые то вздувались, то опадали, словно горловой мешок у лягушки. Чарли нисколько не испугался, но разозлился: он раздувал ноздри по-бычьи, с подбородка упругими нитями свисали слюни. С благоговейным трепетом я заглянул братцу в глаза: в них горел огонь чистой ненависти и открытого вызова, пренебрежения к боли. Я схватил с огня горшок с подогретой водой, омыл Чарли руку и обернул ее лоскутом ткани, оторванным от рубашки. Варм не видел, что произошло с бочкой, не знал, какая беда постигла моего братца.
— Мужики, торопитесь! — кричал он со своего берега. — Ослепли, что ли?! Спешите!
— Ведро держать сможешь? — спросил я у Чарли.
Он попробовал сжать руку в кулак и от боли сильно наморщил лоб. Торчащие из-под повязки кончики пальцев уже распухли. Черт, а ведь Чарли правша, как ему теперь стрелять? О том же, наверное, подумал и сам братец в тот момент, когда жидкость только обожгла ему кисть.
— Эта рука мне еще пригодится, — сказал он.
— Работать-то сможешь?
Чарли ответил, что постарается, и я накинул ему ручку ведра на предплечье. Чарли кивнул, и я, схватив другое ведро, повернулся к реке.
Пока мы возились с обожженной рукой моего братца, жидкость начала действовать: золото засветилось, да так ярко, что я невольно заслонил ладонью глаза. Дно реки сияло, каждый камешек, каждый поросший мхом булыжник в ней стал виден как днем. Самородки и хлопья золота, еще несколько мгновений назад такие холодные и скрытые от глаза, теперь сияли чистым желтым и оранжевым светом, четко, словно звезды на небе.
Варм уже вовсю работал: его рука ходила туда-сюда — под воду и обратно, словно живой поршень. Оглядываясь в поисках самородков побольше, он действовал хладнокровно и с толком, однако лицо его и глаза, освещенные сиянием золота, выдавали наивысшую, полную степень довольства и радости. Моррис, совсем изможденный, не в силах мутить воду дальше, отложил ветку и смотрел на реку блаженно и тихо, словно одурманенный опиумом. Я глянул на Чарли: выражение у него на лице смягчилось, морщины разгладились. Братец позабыл о гневе и боли. Увлеченный зрелищем, он сглотнул и посмотрел мне в глаза. Улыбнулся.
В пресном мире, где все подчиняется рассудку и числам, прошло двадцать минут, прежде чем золото перестало сиять. Однако мгновения, проведенные за работой, не показались ни долгими, ни короткими, их вообще нельзя было сосчитать и измерить. Мы выпали из времени (во всяком случае так мне показалось). Необычное дело подняло дух на такую высоту, где секунды и минуты не то что не действуют, они просто не существуют. И это возвышенное состояние — говорю за себя — пришло не столько от вида быстро растущих золотых горок, сколько от мысли, что я участвую в невероятном приключении благодаря уму и силе разума одного-единственного человека.
