Меня никогда не занимал вопрос бытия: счастлив я быть человеком или нет? Но сейчас мной овладела гордость за пытливый и упорный человеческий разум. Я определенно радовался жизни и тому, кто я есть. Из наших ведер били столбики яркого света, и ветви деревьев близ берега озарялись сиянием из реки. Долину обдувал теплый ветер, и, отражаясь от воды, он ласкал мое лицо и трепал волосы.
Я навсегда запомню эту ночь — один сказочный ее отрезок, как самый счастливый. Позже он казался даже чересчур счастливым — такой радости людям познавать недозволено. По сравнению с ним и теперь блекнет все, что я считал в жизни ярким. Впрочем, и это, должно быть, справедливо, радовались мы не долго. После все пошло под откос. Наступил мрак, какого я и представить не мог. Нас посетила смерть, и не в одном своем обличье.
Возвращаясь назад по краю плотины, Моррис оступился и упал в самую глубокую часть реки, ушел под воду целиком, с головой, да так и не вынырнул. К тому времени золото перестало сиять, а мы с Чарли сидели на берегу и торопливо отмывались от едкой смеси. Признаться, сначала мы даже и не ощутили, как она действует на кожу: холодная вода в реке, занемевшая плоть, возбуждение, радость — все это приглушило чувствительность. Зато потом, когда золото вновь сделалось невидимым, по рукам и ногам стало расползаться жуткое жжение. Оно целиком заняло нас, не позволяя больше ни о чем думать. Мы скребли руки и ноги, спеша поскорее отмыться. Чарли отстал, и я, сделав дело, помог ему. И как раз когда я закончил мыть братцу ноги, мы услышали Морриса. Вынырнув наконец, он кричал.
Мы с Чарли побежали к берегу. К тому времени Варм вышел на середину плотины. С полным золота ведром он сильно кренился вправо. Чарли крикнул ему, что рядом осталась лежать ветка Морриса — ее можно протянуть бедолаге и помочь выбраться на сушу. Однако Варм не услышал. Мрачно посмотрев вниз, он отставил ведро в сторону и уверенно шагнул прямо в отравленную воду. Вынырнул с Моррисом в охапку. Глаза у того были закрыты, но он дышал. Челюсть отвисла, язык вывалился, и в раскрытый рот затекала вода.
Когда же они вдвоем выбрались на берег, мы с Чарли ринулись им навстречу. Варм остановил нас, сказал: к ним нельзя прикасаться. Тогда мы отошли в сторонку и стали смотреть, как эти двое, запыхавшиеся и изможденные, лежат на песке. Я сбегал за подогретой водой и первым делом окатил Морриса. Тот застонал. Потом Варма. Он поблагодарил меня. Впрочем, вода быстро закончилась, так и не смыв до конца едкую дрянь.
Делать нечего, мы с Чарли оттащили двоих несчастных к мелководью выше по течению и погрузили их в чистую воду. Потом я сбегал за мылом, и мы с братцем принялись отмывать Морриса с Вармом, утешая их, приговаривая, мол, скоро все закончится, все будет хорошо. Но им постепенно становилось только хуже, и вскоре Моррис с Вармом кричали в голос от боли. Они катались по песку, корчась и дрожа, словно их жарили на медленном огне. Впрочем, именно так они себя, должно быть, и чувствовали.
Тогда мы вынесли их на берег. Я вылил остатки обезболивающего средства им на лица и головы. Глаза Моррису и Варму застила молочно-серая пленка. Моррис признался, что ничего не видит, и следом о том же сообщил Варм. Моррис заплакал. Варм вслепую взял его за руку, и вместе они зарыдали. С душераздирающими криками и стонами эти двое покидали нас. Вопили они хором, словно боль терзала их одновременно и одинаково.
Я посмотрел на Чарли и скрытно, одним только взглядом, спросил, что будем делать. Братец так же, взглядом, ответил: ничего. И верно, мы уже ничего не могли поделать, кроме как убить страдальцев.
На рассвете умер Моррис. Мы оставили его на берегу, а Варма отнесли в палатку. Он бредил и, едва мы уложили его на койку, спросил:
— Моррис! Моррис, сколько мы сегодня добыли? Который час, Моррис?
Мы с братцем не ответили. Просто вышли наружу и стали ждать, когда Варм заснет или же испустит дух. Небо покрылось низко нависшими тучами. Мы с Чарли улеглись у костра и проспали до обеда. Когда заморосил дождик, я сел и заметил сразу две вещи. Во-первых, Моррис изменился за последние несколько часов и выглядел совсем иначе. Его окоченевшее, бледное тело, некрасивое и как будто лишенное веса, напоминало прибитый к берегу кусок древесины. А во-вторых, бобры повылазили на песок и сдохли. Девять мертвых зверьков лежали в ряд на песке совсем недалеко от лагеря. Было в этом зрелище нечто прекрасное и в то же время зловещее, предостерегающее. Бобры лежали на животах, закрыв глаза, вожак — в центре, чуть ближе к нам. Черт, неужели они выбрались из воды и хотели подкрасться ко мне и братцу, пока мы спали? Неужели задумали напасть? Отомстить за то, что мы отравили их дом рукотворным ядом? Слава богу, я никогда не узнаю, что творилось перед смертью в их головах.
Жаль, что Моррис погиб так быстро, едва приняв решение бросить Командора. Интересно, счел ли он свою смерть заслуженной? Наказанием за предательство? Раскаялся ли, сожалел? Надеюсь, что нет, хотя с Морриса сталось бы. Проклятый Командор, так заморочил голову бедолаге. Ненавижу!
Ярость обуяла меня, да такая, какой я никогда не испытывал. Все, участь Командора предрешена. Легче мне, конечно, не стало, но это до поры, до времени. Пока же надо отдыхать и набираться сил, пусть на сердце и горько: такая славная выдалась ночь, и так нелепо она завершилась.
Я встал и осмотрел свои ноги. Засыпая несколько часов назад, думал: проснусь, а они уже покроются жирными волдырями. Но нет, ничего подобного я не заметил: от середины бедер и ниже кожа лишь покраснела, будто сгорев на полуденном солнце. На ощупь она была теплая, слегка зудела и только. Ничего похожего на ожоги у Морриса и Варма. Надеюсь, со временем хуже не станет.
Чарли все еще спал, лежа на спине и широко раскрыв глаза. Перед его штанов оттопырился. Смотреть противно, зато полноценный стояк — это верный признак, что у братца все хорошо. Никогда не знаешь, в каком виде нам даруются добрые знаки.
Закатав одну штанину, я осмотрел ногу братца: точно как и у меня, она только покраснела и лишилась волос. Однако пальцы правой руки, пурпурные и раздутые, казалось, готовы лопнуть. Еще эти бобры дохлые, Моррис… До чего же мне тошно. Надо бы растолкать Чарли и поговорить с ним о руке. Хотя нет, пусть отдыхает.
И тут я вспомнил, что последний раз чистил зубы в Сан-Франциско. Прихватив щетку и порошок, я отправился вверх по реке. Отскреб язык, десна и зубы, сплюнул пену, словно картечь, в воду и прополоскал рот. Потом услышал из палатки голос Варма.
— Герман? — позвал я.
