— Сотня гульденов изрядные деньги, — насмешливо сказал Дядюшка, — ларчик же стоит дороже… Но, впрочем, об этом мы побеседуем потом. У меня есть еще один подарок для тебя. Верней, возмещение долга.
— Что еще ты задолжал моему отцу? — спросила я, снимая украшения. Дядюшка снова засмеялся и пальцем пригладил бородку.
— Заботу о тебе, дитя. Ты столько претерпела в своей юной жизни, что он имеет все основания быть недовольным мною, и это-то я хотел бы поправить. Я полагаю, прежде всего следует исцелить главную обиду, нанесенную тебе, — совершить то, о чем ты понапрасну просила… там, в соборе.
Незрячей рукой я уронила жемчуг на стол. То, о чем я просила в соборе?.. Я припомнила мои бессвязные мольбы, и меня снова обожгло стыдом и гневом: так он и это подслушал?! Но что он разумеет под главной обидой?
— У меня тонкий слух, — виновато разведя руками, сознался Дядюшка, — и потому часто бывает, что я слышу слова, обращенные к другому. Что до главной обиды — я думал, ты сразу догадаешься. Разве не чудовищная несправедливость, что частица дерзкого духа и светлого разума знаменитого Фауста оказалась заточена, словно в темнице, в беспомощном женском теле? Будто мало проклятия смертной жизни, еще проклятие Евы! Воистину, слепые и бессмысленные силы орудуют там, где душа обретает плоть! Взгляни на себя еще раз, Мария, — он опять поднял передо мной зеркало, которое опер было о крышку стола. — Взгляни так, как я гляжу на тебя. Клянусь Девятью Кругами, ты истинное дитя моего бедного Иоганна! Те же глаза, тот же лоб, те же стиснутые губы… и ты родилась девочкой! Вот глупая, бездарная шутка! Я спрашиваю тебя, Мария: в самом ли деле ты хочешь это исправить? Хватит ли решимости?
Я снова смотрела на свое бледное лицо и потемневшие глаза. Это — лицо юноши, студента университета, одного из студентов доктора Майера? В самом деле стать одним из них… Господи (я не заметила, кого призываю), да неужели это возможно?.. Нет, я сошла с ума, я неверно поняла…
— Ты поняла верно. — Дядюшка положил зеркало на стол плашмя и, взяв меня горячими пальцами за запястье, отвел мою руку ото лба. — Однако не все обстоит так, как ты подумала. Проще… но в чем-то и сложней. Сейчас я покажу тебе.
Со свечой в тяжелом подсвечнике он подошел к алькову и поманил меня пальцем. Я подошла. Дядюшка отдернул полог и опустил свечу пониже.
Там спал, разметавшись на широкой кровати, никто иной, как кудрявый Генрих, студент, который сегодня утром читал Катулла. Спал мертвым сном, даже не стянув башмаков и не расстегнув плаща; дыхание было еле приметным, и ресницы не дрогнули от близкого света.
— Первая и наиглавнейшая беда германского студенчества, Мария, — возгласил Дядюшка на манер проповедника, — состоит в неумеренном пьянстве. Из всех же вин, которые пьют молодые люди, самое опасное — даровое, сиречь оплаченное не тобой; ибо его слишком легко выпить больше, чем нужно. Что касается мальвазии, это гордое вино, которое не любит, чтобы вслед ему бежало темное пиво. Темному пиву, равно как и светлому, надлежит идти вперед, а кто нарушает сей обычай, бывает сурово наказан, чему примером служит этот юноша, — Дядюшка потрепал кудри бесчувственного школяра и присел на край ложа. — Запоминай, Мария, эти уроки тебе пригодятся. Держи-ка свечу. Поставь ее и садись рядом. Что же ты ничего не скажешь?.. Ну хорошо, пока буду говорить я. Ты знаешь, что ни наука, ни магия не способны сотворить тело, во всем подобное обычному человеческому телу, ниже вдохнуть подлинную жизнь в тело мертвеца — иные делают это, о да, но… как это говорится насчет ветхих мехов? Ну, неважно. Словом, мы можем воспользоваться единственным способом, искони нашим, и это обмен. Честная и справедливая мена.
Дядюшка толкнул Генриха пальцем в щеку, поворачивая его голову ко мне.
— Славный юноша. Мог бы достигнуть больших успехов, если бы не чрезмерный интерес к женщинам и веселью да не поразительная лень. От природы неглуп, и мозги не совсем еще высохли. Ни врожденных недугов, ни дурных болезней. Родители далеко, в горной деревеньке на юге. Здесь — двое-трое приятелей, не слишком близких; девчонки, но также не слишком… невестой не назовешь ни одну. К тому же ученик почтенного господина Майера. Скажу откровенно, при всем усердии я не смог бы лучше устроить твою судьбу. Его же простой душе будет неплохо и в женском платье… Что ты ответишь мне, Мария?
Я ничего не ответила. Беззащитное лицо спящего теперь не было таким отвратительным, как давеча утром, когда он подмигнул мне. Воистину, вот оно — то, о чем я молила. Я — мужчина, член университета, ученик господина Майера; никто не смеет указывать мне и судить меня; я могу посвятить свою жизнь наукам, и это будет вполне естественно и похвально… А он? Веселый студент, очнувшийся безродной девицей, приемышем Лизбет?..
— А ты не жалей его, — посоветовал Дядюшка. — Первое: кто не дорожит своим счастьем, тот его лишается, так устроен подлунный мир. Недаром я выбрал именно его, а не кого-нибудь из более прилежных. Не все ли равно, покинет ли он университет из-за лени и пьянства или по иной причине? Второе: если твоя участь еще несколько часов назад не казалась тебе чрезмерно тяжелой, тем паче она не будет тяжела для него. Третье: совестно отступать, когда свершается то, чего ты страстно желал. Разве нынче утром ты не помышляла о том, чтобы занять именно его место? Ну и, наконец, четвертое (сказав это, он встал с ложа), вино в малых дозах — не яд, но лекарство. Не будет вреда, если ты немного выпьешь.
Я взяла кубок обеими руками. Вино показалось мне травяным соком, я выпила сразу все.
— Ну-ну, — Дядюшка скрипуче засмеялся, — ты и вправду дочь своего отца! Тот тоже, бывало, хлещет рейнское, будто колодезную воду, а наутро выспрашивает у товарищей, что он натворил накануне, и огорчается… Пьяный чародей, силой равный твоему отцу, — это страшно, Мария. Ты же избегай и вина, и чародейства, кроме разве что натуральной магии. Жаль, что в Польше ее теперь не изучают, но, впрочем, университет в Кракове и по сей день неплох. Возможно, ты посетишь его, надо поразмыслить, как бы это уладить…
Университет в Кракове!.. Я счастливо засмеялась. В последний раз я ела много часов назад, а вино пила впервые в жизни. Опьянение обрушилось, словно снег с крутой крыши, свечи вспыхнули ярче, и кровь зашумела в ушах. Я не слышала больше голосов жалости и здравого смысла, одно только пение счастья достигало моего слуха. «Никогда не верьте ему…» И все же я сделаю это. Не забывая, разумеется, о коварстве нечистого…
— Когда? — спросила я. Дядюшка понял:
— Сейчас же. Чего ждать?
Сердце мое стукнуло о самые ребра.
