Ознакомительная версия.
— Ну здравствуй, Дуняша, — сказал он. — Вот как все неладно вышло. Сядь и расскажи мне все, что знаешь про это гадкое дело с письмами.
— Да что я могу знать, барин, миленький?
— Встань, дурочка, и сядь, как велено, — приказал ей Еремей. — Знаешь ты много. Да только от вас, от баб, толку не сразу добьешься. Иная уважает, чтобы ей сперва пару оплеух отвесили. Тогда лишь начнет дело говорить.
Андрей знал, что его верный дядька страсть как не любит глупого бабья, и к его мизогиническим[2] афоризмам давно привык. А вот Дуняшка испугалась не на шутку и поползла к слепому барину. Девкины пальцы вцепились ему в колени.
— Будет тебе, дяденька! — прикрикнул он. — Не бойся, Дуняша, это он так шутить изволит. Ну, говори, что тебе известно про письма.
— Ничего не знаю…
— Говори всю правду, — посоветовал Тимошка, — не то барин тебя прочь погонит! Больно ему нужно твое вранье слушать.
Это подействовало. Оказалось — Маша свела знакомство не с простым человеком, а с французом. И письма писались по-французски. Кавалер уговаривал Машу бежать с ним из дому, и было несколько дней, когда Маша, обидевшись на родителей, впрямь помышляла о побеге. Потом девушка опомнилась.
— Точно ли она была влюблена во француза? — спросил Андрей.
— Да как не полюбить — очень уж хорош собой! — со вздохом ответила Дуняшка.
— Ты его, значит, видела?
— Да, барин…
— А теперь прямо говори — он в спальню к барышне забирался?
— Да боже упаси! Да как же можно? — возмутилась Дуняшка. — Нас с барышней в строгости растили! До венца чтоб — ни-ни!
— Побожись! — приказал Еремей. — Ну?! — он был непреклонен. — Сударик мой любезный, с бабами иначе нельзя!
Спорить с ним Андрей не стал, потому что понимал, откуда у дядьки такая философия. После смерти Андреевых родителей Еремей двадцать лет держал круговую оборону от его теток, домоправительниц, приживалок, всевозможных дур и чесательниц пяток, знахарок и прорицательниц, сам заведовал воспитанием доверенного ему юного барина и перевел дух, лишь когда пятнадцатилетний Андрей пошел служить в гвардию.
Дуняшка поклялась, что между Машей и загадочным французом никакого блуда не вышло, — мать так смотрела за дочкой, что и короткие свидания устраивать было мудрено.
— Давно ли случилась сия интрига? — спросил Андрей.
Дуняшка, как всякая неграмотная девица, мерила время церковными праздниками и событиями домашней жизни. Получалось, что несчастный почтовый роман начался на ту Масленицу, когда тетка Прасковья Романовна из Москвы приезжала, длился все лето и завершился, когда кухарка Настасья родила.
— А Венецкий когда стал за Машей увиваться?
— Так тогда же, летом, и стал!
— То есть Маша предпочла Венецкого, и француз от нее отстал?
— Как не предпочесть — он же граф!
— А вот теперь ты расскажешь, почему Маша решила выкупить свои письма, — велел Андрей. — И не увиливай — я был при том, как ты со своей барышней в Измайловский полк ночью прибежала. Все слышал — и про перстеньки, и про золотую табакерку.
— Матушка Богородица, стыд-то какой… — прошептала Дуняшка.
— И я слышал, — подтвердил Еремей. — Давай, девка, как на духу!
Письмо с угрозой и требованием выкупа Маше передали в церкви, принесла его старуха-богомолка. Прочитав, Маша ужаснулась. Первым делом она подумала о своем приданом — оно невелико, но позволило бы откупиться, хотя тогда пристало бы рассказать про беду матери. Пришлось изворачиваться — и Маша неимоверными усилиями собрала узелок золотых украшений и безделушек.
Дуня отправилась передать его той же богомолке и получить письма. Но девушки плохо знали повадки негодяев. Если бы у Маши хватило соображения отправить с Дуняшкой хотя бы лакея Степана, может, беды бы и не приключилось. Но стыд все ей затмил. Ночью в указанном месте к Дуняшке подбежал человек с замотанной в тряпицу рожей, выхватил узелок — и поминай как звали! А на следующий день роковые письма были доставлены госпоже Венецкой.
— Фофаня, берись за карандаш! — велел Андрей. — Сведем все воедино…
Дуняшкино донесение было готово, когда приехал Акиньшин.
— Далеко ж ты, Соломин, забрался, — сказал он.
— Так надобно, — отвечал Андрей. — Фофаня, перебели донесение для господина Акиньшина. Маша не нашлась?
— Нет. Мой Афанасий у беклешовского дома дозором ходит. Венецкий сгинул бесследно. Сказывали, с матушкой своей так разругался, что она его прокляла и грозилась наследства лишить. А потом, по материнской логике, куда-то упрятала. Что у тебя?
— Прелестница у меня, — невесело усмехнулся Андрей. — Вот, Дуняша — горничная Марьи Беклешовой, и она может узнать в лицо француза, который впутал Машу в эпистолярный роман.
— Сказана ли она что дельное? — спросил несколько озадаченный Акиньшин.
— Сказана. Если, как ты полагаешь, эти два дела впрямь связаны, то от Дуняши будет немалая польза. Одно только…
— Что, Соломин?
— Она — беглая.
Кратко объяснив Дуняшкино положение, Андрей, смущаясь, спросил, может ли Акиньшин вопреки законам помочь девушке. Тот задумался и нашел решение:
— Вернуть ее Беклешовым мы всегда успеем. Так что она — не совсем беглая, а временно находится на нашем содержании.
— До поры, Дунька, — вставил Еремей.
— Я отвезу девицу к своей сестре, — сказал Акиньшин, — а та переправит ее к кому-либо из надежных приятельниц. Дуняша в любой миг может потребоваться, чтобы опознать француза.
Узнав, как неизвестный подлец обошелся с Машиным выкупом, Акиньшин присвистнул:
— Говорил я тебе — им нужна была шумная история, чтобы вытянуть у кого-то другого большие деньги. Но и этими не побрезговали.
— Интересно, кому «им»?.. Слушай, а какие в этот мясоед должны быть свадьбы? — отвечал Андрей. — Кто бы мог составить список богатых невест, решившихся обрачиться?
— Тут нужна старая опытная сваха, которая все приданые наперечет знает, — сказал с улыбкой Акиньшин. — Прощай моя репутация! Велю Афанасию привести сваху и потребую у нее богатейшую в столице невесту. Может, за чарочкой наливки у свахи язык и развяжется.
Стали расспрашивать Дуняшку, куда могла уйти Маша — без денег, без драгоценностей. Горничная решительно утверждала, что искать жениха обиженная и перепуганная Маша не стала бы под страхом смертной казни, и перебрала имена нескольких пожилых родственниц.
Потом Акиньшин уехал с Дуняшкой, а Фофаня запросился в храм Божий.
— Возблагодарить, — сказал он. — Без этого нельзя. Чуть было Богу душу не отдал! А остался жив и даже здоров. Я всегда благодарю. Может, потому и жив еще.
Ознакомительная версия.
