Ознакомительная версия.
Андрей знал, что Маша с госпожой Беклешовой иногда ездила в Воспитательное общество на концерты и спектакли. Матушка Машина, дама богобоязненная, брала с собой обычно и пожертвования для обители. Потому-то Андрей и подумал, что у Маши могут быть знакомые монахини, к которым она догадается поспешить в трудную минуту.
Тимошка пропадал целый день. Наконец явился огорченный. Он взял в обители след и решил нагло вломиться в келью настоятельницы, возложив замаливание сего греха на Фофаню, но в коридоре столкнулся со странной компанией. Ему навстречу пробежал мужчина мощного сложения, в епанче, Тимошка шарахнулся от великана. За мужчиной бежали двое — кавалер и дама, причем кавалер бесстыже обнимал даму за плечи.
— Или я совсем из ума выжил, или то была господина Беклешова сестрица! — в подтверждение слов Тимошка перекрестился. — Она свечу в руке держала, я разглядел.
— А потом?
— А потом — я ее окликнул, она не ответила. Я — за ней. Тот детина их вперед пропустил, ко мне повернулся — так глазищами зыркнул — меня точно в грудь толкнули. Они все — прочь, я за ними. А их-то экипаж ждал! Кавалер с дамой — в экипаж, детина — на запятки, и унеслись! Я следом бежал, сколько мог, да куда мне против лошадок!
— Странные дела творятся в обители, — сказал удивленный Андрей. — Мужчины по коридорам носятся. Но ежели то была Маша — ее что же, силой увлекали?
— Не силой. Своей волей в обнимку с молодцом бежала.
— Мог ли это быть француз?
— Да уж не русский! Отчего ж не мог? На турка похож!
— Коли похож на турка — значит, француз?
— А разве нет?
— Ох, и узел завязался… Сдается, не таким уж подлецом был тот, что прислал госпоже Венецкой Машины письма, — пробормотал Андрей.
История внезапно вывернулась наизнанку. Отчего бы девице, имея сердечного дружка, не выйти замуж за богатого графа? А коли брак рухнул — отчего бы не сбежать с тем же дружком? В таком случае Дуняшка лжет. Или же не лжет — сердечный дружок не желал терять любовницу, угрожал ей, она пыталась откупиться…
— Запутанное дельце, — сказал наконец Андрей.
Он вдруг потерял всякое желание искать тайного врага и спасать Машу из беды. Было безмерно жаль пылкого Гришу — и только. Разумеется, Гриша иначе поступить не мог, он обязан был биться за честь сестры. А была ли та честь?.. Получалась хитрая загадка из области высокой дуэльной теории: считать ли необходимым продолжение такой дуэли, предмет коей оказался сомнителен? Следовало бы призвать на помощь кого-нибудь из знакомых поляков — у них правила поединка чести блюдутся свято…
Заместо поляков был призван Фофаня. Он, копаясь в Андреевом имуществе на предмет книжек, отыскал Евангелие.
— Знак Божий! Чем валять дурака, лучше Священное Писание послушать, — решил Андрей. И слушал, пока Фофаня не охрип.
Странным результатом этого чтения стало решение смириться. Не корчить из себя обуянного гордыней калеку, не морочить себе голову местью за Гришу, которая евангельским истинам совершенно противоречит, а приехать к Катеньке и попросить прощения. Решение далось нелегко, исполнение Андрей отложил до завтрашнего дня.
Утром он отправил Тимошку с записочкой к Акиньшину. В записочке излагалось, как Маша была обнаружена в Воскресенской обители в обнимку с кавалером, и делалось предположение: вряд ли ее похождения связаны с тем вымогательством, которое так беспокоит Акиньшина.
— «И возвращайся скорее. Я поеду с визитом…» — тут Андрей несколько смутился.
Еремей и Тимошка переглянулись; меж ними пролетело неслышное: «Слава те господи, одумался!»
Андрей же думал о том, как будет говорить с Катенькой. Должно быть, следует отложить венчание до той поры, когда Граве соберет несколько ученых консилиумов, а те поймут, каким будет лечение. Но Катенька должна понять, что чувство Андрея осталось прежним, и как раз оно подвигло жениха на побег…
Вернулся Тимошка.
— Господина Акиньшина дома не случилось, — доложил он, — а записочку я оставлять не стал.
— Это еще почему? — удивился Андрей.
— А потому, что кто-то за домом следит. Ходит, в окошки исподтишка заглядывает. Это — один, а второй за углом прятался и с этим переглядывался.
— Черт возьми… — пробормотал Андрей. — Так ты и в дом не заходил?
— Заходил. Там только дядька Яков сидел, печь топил, а он глухой, у него из-под носа печь унесут — он не заметит. Так я решил — лучше потом записочку отдам.
— Не может быть, чтобы ты не спросил про Дуняшку беглую, — буркнул Еремей.
— Дуняшки в доме не было, — горестно сказал Тимошка. — Нет Божьей справедливости — такая девка, и крепостная…
— Ты Бога не гневи, а благодари, — нравоучительно вразумил Фофаня. — За все, что дает, благодари. И тогда много даст. Вот я босой по снегу бежал и благодарил — и Бог такого славного господина послал, — он для подкрепления своих слов низко поклонился Андрею.
— Мы сейчас поедем к Акиньшину, — решил Андрей. — Коли его не найдем в полку, я с товарищами поговорю. Ведь какая наглость — измайловца выслеживать! Коли понадобится — солдат у дома поставим.
Еремей показал Тимошке кулак: ишь, пакостник, сбил барина со свадебной линии.
— Так-то так, любезный баринок, а лучше бы начать с иной визиты. Дамское дело такое, что с утра подхватятся — и по лавкам. А застать бы за кофеем… Хочу, покамест ноги носят, сыночков твоих, Андрей Ильич, вынянчить… — это прозвучало необычайно жалобно.
Андрей знал, что дядька в глубине души считает его своим сыном. Он и сам сильно привязался к Еремею — отца помнил плохо, мужчины подходящего возраста в дому у теток не появлялись. Еремей был и единственной защитой, и образцом для подражания. Раньше Андрей как-то не задумывался о его семейном состоянии. А сейчас, познав одиночество слепого среди зрячих, он вдруг понял: Еремей-то ведь тоже один, детей не завел, потому как слово, данное покойному хозяину, крепко держал — нянчился с барчонком. И вся его жизнь связана с господином Соломиным так, что крепче не бывает.
— Ладно, едем! — смирился Андрей.
* * *
Фофане нечего было делать у Катеньки, и он остался, пообещав разобрать и подклеить разлетевшиеся книжные и журнальные листки, которые перепутались в сундуке.
Катенька жила в трех шагах от Невского, окна ее дома смотрели с одной стороны на Фонтанку, а с другой — на старый сад, где стояли развалины древних оранжерей. Сказывали, их строили еще при государе Петре Великом. Сад подступал близко к дому, и летом там был бы рай земной, кабы не свалка всякой дряни, устроенная столичными жителями поблизости. Возок остановился, заехав со стороны сада, и это было особой деликатностью Тимошки и Еремея: чтобы никто лишний не видел барина с черной повязкой на глазах.
Ознакомительная версия.
