— Не знаете ли вы, что с ним произошло дальше?
— После кончины мистера Миллера Сэмюэла продали работорговцу — местному, по имени Бертон, который работал на торговца из Балтимора, Вулфолка. Мистер Бертон умер… думаю, больше десяти лет назад. Мне говорили, что Сэмюэла на корабле отправили в Чарльстон.
— А как вы познакомились с ним, мистер Морган?
— В то время я работал садовником в богатой семье, и Сэмюэл помогал мне по воскресеньям. Он очень любил растения и цветы. А когда случилось вот это, — он слегка постучал пальцем по уху без мочки, — он вылечил мне эту рану.
— Произошел несчастный случай, сэр?
Мистер Морган рассмеялся и заявил, что это пустячная история, о которой не стоит и говорить. Его приятель-квакер довольно туманно пояснил:
— В Александрии много несчастных случаев, — и замолчал.
— Простите мне мое любопытство, но откуда вы узнали, что я в вашем городе?
— Лунная Мэри, — отозвался мистер Комфорт. — Она попросила, чтобы я вам помог. А Хассар — старый друг.
Мистер Морган вернул мне набросок.
— Если позволите говорить открыто, сэр, то здесь вы подвергаетесь опасности. Люди говорят, что вы английский смутьян и пламенный борец с работорговлей.
Я рассказал о своем происхождении, но мистер Комфорт заявил:
— Шотландец вы или нет, но я взял на себя смелость заказать вам спальное место на судне, которое отправляется сегодня утром в Чарльстон. И я заклинаю вас уехать.
— Если Полуночника здесь нет, меня тут ничто не держит. Благодарю за то, что нашли меня. — Я протянул им обоим по визитной карточке, на которых написал адрес Виолетты. — Если вы узнаете о Сэмюэле еще что-нибудь, пожалуйста, отправьте мне письмо по этому адресу — это мой друг.
— Возможно, вы отыщете Сэмюэля в Чарльстоне, — мягко сказал мистер Комфорт.
Мистер Морган присоединился к этому пожеланию, пожал мне руку и добавил:
— И надеюсь, выяснится, что он больше не немой.
После того, как папа исчез, а Эдвард Роберсон силком увез меня из Ривер-Бенда, он пригласил нескольких белых, и они перевезли меня на адскую хлопковую плантацию, принадлежавшую его брату. Она находилась недалеко от Колумбии, и я провела там семь самых долгих во всей истории человечества месяцев, стирая на работе до крови пальцы. Те дни и ночи походили на теплую черную патоку, и к ним прилипала всякая гадость.
Я проработала там первые три недели сбора урожая, до самого сентября. От меня воняло, как от скунса, и я была, как сумасшедшая, потому что мама умерла, а папа исчез. А сбор хлопка подавляет дух даже сильнее, чем калечит спину.
Я узнала, что печаль может быть такой сильной, что завладевает тобой сильнее, чем хозяин.
Мастер Эдвард увез меня туда, потому что думал — папа переждет пару месяцев, пока все успокоится, а потом проберется в Ривер-Бенд и заберет меня.
Думаю, я до конца не понимала, что перевод меня на эту плантацию означал полное крушение папиных планов, при условии, конечно, что он был жив и что у него эти планы имелись. Я-то была уверена, что папа выяснит, где нахожусь, когда вернется в Ривер-Бенд и порасспрашивает рабов. Но я недооценила злобность натуры Эдварда. Он превзошел самого себя. Он собрал всех домашних и полевых рабов и скорбным голосом сообщил им, что меня пришлось срочно отвезти из Большого Дома в больницу в Чарльстоне, потому что у меня была ужасная лихорадка. Через три дня волнений и тревоги, от которой все хмурили брови, а Лили держалась за бронзовый крест на своей груди, словно моя жизнь была спрятана в нем, Эдвард нацепил на лицо самое скорбное выражение, какое только мог, и заявил, что я умерла от малярии.
Я бы предпочла гроб, обитый изнутри мягким бархатом, но пришлось ограничиться простым сосновым ящиком. Мои друзья опустили меня в землю на невольничьем кладбище у Рождественского Ручья. Видимо, мастер Эдвард насыпал в гроб земли, завернутой в ткань, и положил туда старый сыр: позднее мне говорили, что от меня так воняло, что Кроу и другие вынуждены были затыкать носы. Эдвард отказался открывать забитый гвоздями гроб, объявив, что тело мое изуродовано болезнью.
План прошел как по маслу. Через два месяца, когда мастер Эдвард играл в казино в Чарльстоне, в Ривер-Бенд снова тайком пришел мулат и спрашивал обо мне. Двое или трое полевых рабов сообщили ему, что я умерла от малярии и давно похоронена.
Мулат и появился, и исчез быстро и незаметно, как тень на закате.
А я все надеялась, что папа где-то здесь и пошлет кого-нибудь выкрасть меня, или же что он на Севере, зарабатывает там деньги, а потом заплатит за мое освобождение.
Мастер Эдвард вернул меня назад в Ривер-Бенд в середине сентября.
Он рассчитал, что если мой отец и прятался где-нибудь, то к этому времени уже узнал, что я умерла. И в его сверкающих злобой глазах легко читалось, какое дьявольское наслаждение он получил, одурачив всех.
Через пару недель он даже снова стал посылать меня за покупками в Чарльстон.
Надо было видеть лица рабов, когда я вернулась в Ривер-Бенд и вышла из повозки у крыльца. Лили с воплями выбежала из кухни.
— Морри, девочка! Морри, девочка!
Она упала на колени и начала бормотать молитвы, благодаря Господа за то, что он спас меня от смерти. Потом крепко обняла меня и стала целовать попеременно то меня, то свой крест. Когда она меня отпустила, Ткач уставился на меня, словно я была привидением. Я взяла его за руку, и он громко расхохотался, а потом вскинул меня на спину, словно я вновь была маленькой девочкой и просила поиграть со мной в лошадки. Когда он, наконец, опустил меня на землю и мы перестали смеяться, он спросил меня, каково там, на небесах, и как мне это понравилось.
— На небесах? — спросила я недоуменно. — Небеса не имеют ничего общего с центром Южной Каролины, насколько я в этом разбираюсь. А уж если имеют, то в следующий раз мне лучше отправиться прямиком в ад.
Позже, когда мы сидели на веранде вдвоем, Ткач сказал чертовски умную вещь:
— Я думаю, если белые говорят, что ты умер, то ты мертв, даже если жив.
Я полагаю, что правда подкрадывается к вам незаметно, как трагедия. Потому что прошло около четырех месяцев после моего возвращения домой, пока я поняла, что исчезнуть из Ривер-Бенда — это не все, что мне требовалось. Нет, мэм. Во всяком случае, не тогда, когда мастер Эдвард мог в любую минуту решить, что один из нас умер.
Я поняла это довольно неплохо в день, когда Лили исполнилось шестьдесят пять. После обеда Эдвард Петушок откусил кусок торта, который мы ему оставили, и сломал зуб о керамический обломок.
