жену, а их младенца Андроника объявили престолонаследником. Что касается Иоанна Ласкариса, десятилетнего соправителя Михаила, его оставили в Никее, и все о нем позабыли. Прошло чуть больше четырех месяцев, и на Рождество он был ослеплен – как раз в свой одиннадцатый день рождения [88].
Латинская империя в Константинополе с самого начала отличалась безобразием. За 57 лет своего существования она ничего не добилась, ничему не содействовала, не испытала ни одной минуты славы или признания. После 1204 года она не совершила никаких территориальных завоеваний и вскоре съежилась до размеров разрушенного и разграбленного города. Чудо, что она вообще просуществовала так долго. Из семи ее правителей ни один не попытался понять своих греческих подданных, не говоря уж об их языке, а ее рыцари тем временем потихоньку возвращались на Запад, союзники от нее отворачивались, казна стояла пустой. Можно сказать, что ее падение было еще более позорным, чем зарождение: горстка солдат разрушила ее за одну ночь.
Оставленное Латинской империей мрачное наследие повлияло на весь христианский мир, а может, и на мир в целом, поскольку греческая империя так и не оправилась от духовного и материального урона, нанесенного ей в эти роковые годы. Ее самые великолепные здания превратились в руины, прекраснейшие произведения искусства были украдены или уничтожены, и потому ей не удалось восстановить свой моральный дух. До латинского завоевания Византия была единой и неделимой и находилась под властью одного равноапостольного василевса. Теперь этого единства не существовало. Были императоры Трапезунда, все еще упрямо сохранявшие независимость на Черноморском побережье; были деспоты Эпира, всегда готовые радушно принять врагов Константинополя. Будучи разделенной на части, могла ли греческая империя оставаться последним восточным оплотом христианства перед нашествием ислама?
Однако изменился и христианский мир. Давно разобщенный, он разделился на два противоположных лагеря. В течение многих веков до и после великого раскола различия между двумя церквами носили в сущности богословский характер, но после разграбления Константинополя все изменилось: в глазах византийцев те варвары, которые оскверняли их алтари, грабили дома и насиловали их женщин, вообще не могли считаться христианами. Будущие попытки принудить их к союзу никогда не были успешными в долгосрочной перспективе – просто потому, что для византийцев все что угодно было предпочтительнее мысли о подчинении Риму. «Лучше султанский тюрбан, чем кардинальская шляпа», – говорили они и действительно так считали.
24
Анжуйская угроза
(1261–1282)
Василевс вернулся в свою столицу, городские колокола издавали ликующий звон, и во всех храмах проходили благодарственные богослужения; однако Михаил VIII Палеолог не принимал участия в празднике. Когда он впервые увидел, во что превратился город, это произвело на него глубочайшее впечатление. Повсюду царило запустение: церкви лежали в руинах, дворцы разграблены, целые районы превратились в груды почерневшего дерева; большинство развалин находились там же, где и сто лет назад. После коронации Михаил тихо удалился в старый дворец (он счел дворец во Влахернах оскверненным латинянами), чтобы обдумать вызовы, с которыми он столкнулся.
Самым насущным была оборона. Большая часть Греции все еще находилась под владычеством франков, а Эпир и Фессалия, хоть и были греческими государствами, оставались враждебными по отношению к Константинополю, так же как Сербия и Болгария. Венеция и Генуя контролировали византийские воды и большую часть Восточного Средиземноморья. Папа Урбан IV, бывший латинский патриарх Иерусалима, отказывался принять крах империи крестоносцев, а вернувшийся на Сицилию Манфред обрадовался бы любому поводу снова начать наступление. Если все эти силы или даже некоторые из них объединятся, это убьет возрожденную империю еще в зародыше. Следовательно, первоочередной задачей императора было тщательное восстановление городских стен на суше и в море; кроме того, требовалось вернуть большую цепь, перекрывавшую вход в Золотой Рог. У Михаила не было иного выбора, кроме как довериться генуэзцам, единственным его западным союзникам, и он принялся за работу по восстановлению города. Больше всего народ нуждался в жилых домах, но Михаил не забыл и о разграбленных храмах и монастырях, понимая их огромное значение для народного духа; пробуждение религиозной жизни подданных одновременно оживило их патриотизм и чувство национальной гордости, обеспечив императору поддержку священства. Перед храмом Святых Апостолов он велел воздвигнуть колонну со статуей своего покровителя архангела Михаила; у подножия колонны располагалась еще одна статуя, изображавшая императора, который держал в руках макет Константинополя и в традиционной манере предлагал его архангелу.
Что до папы Урбана IV, Михаил VIII оказался прав в своих оценках: из двух посланников, отправленных к Святому престолу, с одного живьем содрали кожу, а второй едва сумел спастись. Поощряемый Балдуином Урбан настаивал на новом крестовом походе, чтобы вернуть Западу Константинополь. Венецианцы вполне предсказуемо всецело его поддерживали, однако, к его разочарованию, никто другой не проявил особого воодушевления. Французский король Людовик IX Святой разумно полагал, что цель крестовых походов заключается в борьбе с мусульманами, а не с братьями-христианами; Германия пребывала в смятении со времени смерти Фридриха II в 1250 году. Сын Фридриха Манфред мечтал о союзе с Римом, который мог обеспечить ему давно желанное папское признание, однако для Урбана IV подобный союз был немыслим. Он знал, что у короля Сицилии есть свои честолюбивые планы, и, даже если Балдуина восстановят на троне, перспектива быть обязанным за это Манфреду была слишком отвратительной, чтобы ее рассматривать.
От генуэзцев нечего было ждать, так как папа недавно отлучил их от церкви за поддержку Восточной империи; однако их дружеские отношения с Константинополем долго не продлились: летом 1263 года у острова Спеце совместный флот из 48 византийских и генуэзских кораблей встретился с 32 византийскими судами. Стычка закончилась унизительно для генуэзцев, чей флот потерпел позорное поражение. Прошли долгие годы, прежде чем они снова стали силой в Восточном Средиземноморье, но что более важно, они лишились уважения Михаила VIII Палеолога, платившего им за патрулирование и требовавшего лучшей службы за свои деньги. Несколько недель спустя Михаил внезапно распустил остатки их флота примерно из 60 кораблей и приказал им возвращаться домой.
У императора были и другие причины для недовольства. Генуэзцы прибывали в Константинополь в таких количествах и торговали там настолько агрессивно, что стали угрожать национальному торговому сообществу и становились опасно непопулярны среди местного населения. На следующий год был раскрыт заговор, затеянный генуэзским подеста [89] в Константинополе Гульельмо Гуэрчио, собиравшимся предать Константинополь Манфреду Сицилийскому. Когда император предъявил Гульельмо неопровержимые доказательства, тот немедленно во всем сознался, после чего всех генуэзцев изгнали из города, и всего через три года после Нимфейского договора 1261 года союз с генуэзцами окончился катастрофой.
После разрыва с Генуей Михаил VIII Палеолог больше, чем когда-либо, нуждался в друзьях. Манфред его игнорировал, король Людовик был полностью поглощен своими делами. Оставался
