на звание завтрака-обеда-ужина, разбегались от маленького шумного сатира во все стороны. На второй день горе-охотник научился продвигаться относительно бесшумно. Но и этого оказалось мало. Только на третий день он оглоушил какую-то яркую птицу, которая пела любовную песню, зазывая любимую совершить самое важное, что предписано природой. Красавец расположился на уровне роста лионца и был настолько поглощён выведением рулад и трелей, что ничего не слышал вокруг. Если бы не голод, Франсуа, может быть, и даже умилился, но сейчас все мысли и чувства метались у него в районе желудка. А тот, ощутив возможную кормёжку, затаился. Франсуа скользил над поверхностью земли, как щербатое приведение. Выйдя на ударную позицию – нанёс разящий удар. Он несколько не рассчитал силы и расплющил пернатому певцу башку. Теперь у него есть дичь!
Дело за малым – развести огонь. На это ушло часа три невыносимых мук. Ныла спина, оттого что он сидел согнувшись, болели руки, которыми он вращал сухой прутик, на больших пальцах ног, которыми он придерживал злосчастную палочку, вздулись два огромных волдыря. Ладони были разодраны почти до мяса. Пот выел глаза, но наконец пошёл дымок и Франсуа смог раздуть огонь. Когда затрещало пламя, он чуть не упал в обморок.
Обмазав птицу глиной, он бросил её в угли. Но дождаться полной готовности не смог – сожрал горячей, но полусырой. «Горячее сырым быть не может!» Вместо благодарности, желудок отторг все труды и мучал француза всю ночь. К утру остались судороги и крики. Охота пошла прахом.
На следующий день проблема питания встала с новой силой, но Франсуа не мог ступить и шагу. Он уже представил свою немногословную встречу с апостолом Пётром, потому что кроме безобразий в его жизни было мало, что хорошего. Он тихо лежал, закатив глаза и подняв лицо к облакам. Но тут небеса сжалились над ним. Какая-то парочка хвостато-волосатых существ решила заняться продолжением рода буквально в полуметре от него. При всём уважении к процессу, Франсуа убил обоих одним ударом. Обмазал обе тушки и бросил в костёр, который благоразумно лелеял в накрытых углях. В этот раз он постоянно одёргивал себя от того, чтобы вытащить пищу из огня, и чуть было не сжёг её, но вовремя спохватился. Мясо разделялось на волокна, отчего его почти не надо было жевать. Даже отсутствие соли не портило трапезу. Он обглодал даже самые маленькие косточки намного лучше, чем бродячая собака. После африканского пикника его потянуло в сон, он из осторожности забрался на дерево, где мгновенно уснул в развилке деревьев. Но так или иначе начало было положено. Теперь он всё чаще ложился сытым.
Через несколько дней, полон сил и надежд, он смог продолжить путь. Ни черта не смысля в астрономии, полагаясь на провидение и свою интуицию, он направился к своей Вутвамини. Питаясь чем и кем придётся, он ещё много-много дней рыскал, как голодный пёс, в поисках деревни Мпанде. Наконец боги смилостивились! Вчера он принялся преследовать группу охотников, они и привели его туда, куда он мечтал попасть долгие дни.
Ещё до встречи «во дворце князя», Франсуа смекнул, что его рассказ должен быть не хуже «Илиады» и «Трои» Гомера. Важно нагнать страху и добавить эпичности на свои приключения. Так что в «тронный зал» он вошёл подготовленным. Два часа он был в ударе!
Рассказ Франсуа у деревенских занял торжественное место в одном ряду сразу за сказками и поэмами заслуженного сказителя. Все восхищались мужеством француза, смекалкой и преданности самому Мпанде! Князю тоже понравилось, что белый герой вернулся назад, значит, у зулусов всё хорошо. Авторитет правителя неуклонно рос. А что случилось с массой Лео – лионец не знал. Потому пили деревенскую кислятину и с горя, и с радости.
Отлежавшись от вчерашнего в холодной воде ручья, Франсуа нырнул в дом к Ване. Тот учил свою дочь жонглировать шариками.
– Оп-па! Что-то очень знакомое.
– Встреча масса Лео! – подтвердил Ваня.
– А можно и мне попробовать? – поинтересовался француз.
– Конечно! Смотри! – И стал учить.
Через час, когда три шарика стали с горем пополам крутиться в заскорузлых пальцах француза, Ваня спросил:
– Здоловы станешь, далёкий дом идёшь, как масса Лео?
– Через английские порты мне не вырваться, меня небось теперь повсюду ищут. А поймают, как пить дать, то постараются напялить на шею пеньковый воротник. Я, конечно, пижон, но не до такой степени! Здоровье окончательно подорвано касторкой и каторгой. Я уже старый, хочу покоя и ласки. А женщины – пилить будут всегда и везде. Хоть здесь, хоть за тремя морями. А зачем тащиться на край света, когда у меня своя пила под боком? Может, ещё затупится? – улыбнувшись перекошенным ртом, хитро подмигнул Франсуа. – Я остаюсь! Будем ждать Лео вместе.
– Будем! – радостно подтвердил Ванька.
Апрель 1906 года. Санкт-Петербург
Букетик гиацинтов лёг на специальную приступочку у изножья белого мраморного ангела. Одной рукой он обнимал стоящую могильную плиту, вторая безвольно свесилась вниз. Опущенное лицо закрывали длинные волосы. К строчке: «Фирсанова Анна. Спи спокойно, любимая», добавилась вторая: «Фирсанов Александр. Покойтесь с миром». Вечное безмолвное отчаянье. Точно такое, как было на сердце у Краснова. Наконец Александр Леонидович Фирсанов обрёл упокоение рядом со своей любимой женой. Он любил её до своего последнего вздоха. У него был настоящий талант любить. Теперь они навсегда вместе. Саша хотя бы раз в неделю приходил сюда. Он стоял и молча беседовал со своим лучшим другом. Александр искренне считал, что за время отсутствия Леонида они сблизились с Александром Леонидовичем настолько, что стали большими друзьями. И не важно, что между ними был не один десяток лет разницы. Иногда, после очередного неожиданного поступка Александра Леонидовича, Краснову казалось, что это он старше, причём намного. Эх, сколько приятных минут рядом с этим светлым человеком, сколько красивых песен узнал…
Ещё до того, как стёрлась возрастная разница между ним и Фирсановым-старшим, Краснов, что называется, изнывал от белой зависти к Леониду. Какой отец! Как понимает, как поддерживает! Саша обожал их импровизационные песенные и поэтические вечера. Он с удовольствием аккомпанировал, но никогда не позволял себе петь. Хотя имел красивый баритон и некоторые свои стихи считал песнями. Хватит того, что Александр Леонидович поддерживал его поэтические опыты. Сколько точных и дельных замечаний, лишённых насмешек и цинизма, по поводу многих стихотворений он получил… Не будь этих разговоров, разве бы хоть одна строка появилась на страницах литературных журналов и альманахов? Как-то, на кокетливый вопрос: «А стоит ли мне продолжать писать?», получил очень точный
