— Любезный Мишель, — ответил Петрус глухим голосом, окружая себя густым облаком дыма, — вы мне нравитесь, ей-Богу! Разве был бы я так спокоен, если б принес дурную весть? Худо же вы знаете меня.
— Так есть надежда? — вскричал Мишель с радостью.
— Есть ли надежда? Еще бы ей не быть!
— Она спасена?
— Как нельзя вернее, любезный друг.
— Слава Богу! — сказал он с чувством. — Теперь, определив этот первый пункт, мы можем объясниться.
— Очень охотно.
— Скажите мне положительно, в каком состоянии она находится?
— В наилучшем, какое можно вообразить; завтра она будет танцевать гавот, если пожелает.
— Не шутите же, друг мой.
— В жизнь не говаривал серьезнее.
— Так рана ее?
— Булавочный укол и ничего более.
— Не понимаю.
— Однако дело ясно. Сапристи! Какой мерзкий табак курят дураки немцы, просто жалость, честное слово!
— Петрус, я как на угольях.
— Как святой Лаврентий или Гватимозен, знаю. Дело в том, что негодный Жейер, по счастью, имел охотничье ружье.
— Вы думаете?
— Когда же я вам говорю!
— Правда, дальше что?
— Он стрелял слишком издалека, и рука его дрожала. Пуля, неверно направленная и утратив большую часть силы, сделала одну легкую царапину под левою грудью, выше сердца, она не углубилась, а скользнула по поверхности тела, из чего следует, что ничтожная царапина только причинила потерю крови, следовательно, обморок и все такое. Более нет ничего, разве волнение, испуг и мало ли что могло способствовать обмороку.
— Ах, какое бремя вы у меня сняли с души!
— А, говоря по правде, она спаслась чудом: несколькими линиями ниже, и она была бы убита.
— Как?
— Да пуля попала бы прямо в сердце и положила ее на месте.
— Слава Богу, что этого не случилось!
— Аминь от всего сердца, любезный Мишель, это прелестная женщина.
— Какова она теперь?
— Очень хорошо чувствует себя, я успокоил ее насчет последствий; она хотела тотчас ехать, но я не допустил.
— И хорошо сделали, мне надо проститься с нею. Баронесса, еще бледная и трепещущая, показалась в эту минуту у отверстия дупла, опираясь о плечо Лилии.
— Простите мне беспокойство, которое я вам причинила, — с улыбкой обратилась она к Мишелю, — теперь все прошло, я чувствую себя совершенно бодрою. Ваш доктор, добрый господин Петрус, наделал чудес: он меня вылечил не только от раны, которая ничтожна, но и от страха, который она было нагнала. Я уезжаю, Бог весть, увидимся ли мы когда-нибудь, господа, но что бы ни случилось, воспоминание о вас всегда мне будет дорого, я навсегда сохраню его в моем сердце. Не теряйте драгоценного времени, пожалуй, в эту ночь уже совершилось несчастье, спешите, не теряя более ни минуты, куда влечет вас сердце и призывает долг. Прощайте, господа!
— Мы не оставим вас таким образом, баронесса.
— Не занимайтесь мной, мне опасаться нечего, через несколько часов я буду ограждена от всякого нападения, пожалуйста, не думайте обо мне и спешите к тем, кто теперь, быть может, с отчаянием призывают вас на помощь.
— Боже мой! Я все забыл, — вскричал Мишель, — мать моя, сестра!
— И невеста, — прибавила она с грустною улыбкою, — кто знает, что она выносит в это самое мгновение? Спешите, спешите, ради Бога!..
Она посмотрела на них с минуту, еще раз махнула рукой на прощание и ушла медленными шагами.
Вскоре она скрылась в кустарнике и вслед за тем раздался стук кареты, удалявшейся во весь опор.
Мишель и Петрус стояли неподвижно, все еще устремив взор на место, где исчезло пленительное видение.
Мишель вздохнул.
— Она уехала, — пробормотал он.
— Да хранит ее Бог! — сказал Петрус. — И мы не худо сделаем, если последуем ее примеру, — здесь нам делать нечего, а долг призывает нас в другое место.
— Пойдемте, — вскричал Мишель голосом, дрожащим от глубины чувств, — мы и то уж запоздали.
Прогалина, где произошли переданные нами роковые события, опустела мгновенно.
Вольные стрелки вернулись в шалаш.
Страшная суматоха царствовала в вогезской сыроварне.
В мгновение ока это мирное жилище приняло совсем иной вид.
Пока Отто фон Валькфельд нес так же легко, как ребенка, на своих мощных руках бесчувственную Анну Сивере в ее комнату и сдавал ее на попечение верной Елены, большая часть вольных стрелков, с Ивоном Кердрелем и Гартманом во главе, в сопровождении слуг и волонтеров, которые несли зажженные факелы, бросились из дома и тщательно обыскивали все окрестности сыроварни.
Снег перестал, морозило сильнее, безоблачное темно-голубое небо сверкало блестящими звездами.
Позади дома виднелось множество следов: в некоторых местах снег был совсем затоптан, на опушке леса, метров на десять в глубь чащи, виднелись у развалившейся хижины дровосека следы около пятнадцати лошадей, которые, по-видимому, тут стояли привязанные часа два.
На этом месте, где снег едва покрывал землю, в грязи осталось множество следов ног — они шли кучкой на расстоянии ста или полутораста метров, потом разделялись веером по трем разным направлениям и, наконец, терялись окончательно в глубоких оврагах.
С постов, распределенных накануне по окрестностям для наблюдения и охранения всего отряда, ничего не видали и не слыхали.
Похищение совершено было с удивительным искусством и людьми, знакомыми до мелочей с местностью, где должны были действовать.
Всю ночь длились поиски с неутомимым усердием, однако ни к чему не привели.
Вольные стрелки, посланные на разведки по разным направлениям, вернулись один за другим, падая от усталости, но, не открыв ни единого признака, который мог бы повести к чему-нибудь положительному.
Гартман и Кердрель были в отчаянии.
Убедились только в одном — двери, должно быть, отворил неприятелю изменник, иначе похищение не совершилось бы с таким успехом. Но кто был он? Как уличить его? Вероятнее всего, что он бежал с похитителями.
Приступили к перекличке.
Два вольных стрелка не отозвались — эти два отсутствующие недавно поступили в отряд и вели себя примерно.
Что заключить? Виновны они или с ними случилось несчастье во время поисков ночью?
Часам к восьми утра, страшно изуродованный труп одного из двух исчезнувших стрелков нашли на дне оврага и принесли в сыроварню. Разве не мог другой отсутствующий быть жертвою такого же несчастного случая?
Словом, непроницаемый мрак облекал это мрачное событие.
А между тем надо было действовать быстро. Рассуждали без конца, а не приходили ни к какому выводу, вдруг увидали человека, который с ребенком и громадною черною собакою направлялся к сыроварне.
