В голосе брата звучала плохо скрываемая обида. Дмитрий замедлил шаги, отломил от яблони тонкую веточку, легонько хлопнул себя по высокому сафьяновому сапогу.
— Нет, брат, совсем не из-за того оставляю тебя в Москве, что не верю, — глуховато произнес он. — Как раз наоборот, что верю в тебя, как в никого другого. Лишь ты сможешь выполнить то, для чего даю тебе пятнадцать тысяч лучшей конницы и оставляю за своей спиной.
Владимир Серпуховский махнул рукой и грустно усмехнулся.
— Что я могу свершить в твоем тылу, великий князь? Защитить Москву от Ягайлы? Оказать подмогу Андрею или Дмитрию Ольгердовичам, если навалится на них литовское войско? Понимаю, должен кто-то и беречь Москву, и прикрывать спину главного войска, но почему сие должно стать именно моим уделом? Разве нет у тебя других князей и бояр, разве нет в русском войске иных храбрых и опытных воевод, искушенных в воинском деле?
— Верно, брат, имеются у меня другие князья и бояре, хватает в русском войске старых заслуженных воевод. И если бы речь шла лишь о том, о чем ты сейчас говорил, я и оставил бы вместо тебя кого-нибудь из них. Однако совсем для иного нужен ты и лучшие конные дружины в Москве.
— Но для чего? — с удивлением спросил Владимир Серпуховский.
Какое-то время Дмитрий, не отрывая глаз от земли, шел молча, затем поднял голову.
— Много недругов у Руси, брат, главный из них — Орда. Страшную силу собрал Мамай на Дону, ничуть не меньше той, что вел когда-то на Русь Батыга-хан. Нас, русичей, вдвое меньше, причем супротив Мамая я не могу выставить полностью даже этих сил. Потому что нависает надо мной с запада враждебная Литва, союзник Мамая. В любой миг может двинуть князь Ягайло полки на Москву или нанести удар в спину моему войску. Потому стоят на литовском порубежье без малого сорок тысяч русичей, оттого вынужден оставить я в Москве пятнадцать тысяч лучших конных воинов. Треть войска не могу двинуть я из-за этого на Орду, каждый третий русский меч пропадает сейчас попусту. А сие значит, что там, на Дону, каждому русичу придется рубиться уже не с двумя врагами, как случилось бы, окажись у меня все русское войско целиком, а с тремя.
— Понимаю это и я, великий князь, но что можно сделать другое? Убери ты с литовского кордона Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, Ягайло соединится с Мамаем и тебе в бою придется выставить против литовских полков те же сорок тысяч воинов, что держат их сегодня в Литве. А оставь ты без защиты Москву, кто знает, может, уже завтра будут под ее стенами супостаты. Все мы, русские князья и воеводы понимаем это, великий князь, каждый знает, что в твоем положении ничего иного сделать невозможно.
Едва он смолк, Дмитрий весело рассмеялся.
— Ты совершенно прав, брат, в твоих словах нет ни одного промаха. Уверен, что именно так мыслят все мои князья и воеводы, что так же рассуждают Мамай с Ягайлой. Как благодарен я небу, что в сию тяжкую для Руси годину рядом со мной оказался боярин Боброк, в бездну ума которого я страшусь даже заглянуть.
Дмитрий с хрустом сломал ветку, отбросил в сторону. Загородил князю Владимиру дорогу, положил ему руки на плечи.
— Ягайло и Мамай знают, что, выступи Литва против меня или останься на месте, она свою задачу выполнит: треть русского войска окажется не у дел. Такое положение вещей для них вполне приемлемо. Но оно никак не устраивает меня, брат, поскольку мне для победы требуется совсем другое. Мне надобно, чтобы и Ягайло со своими полками остался в Литве, и чтобы я со всем русским войском один на один схватился с Мамаем.
— Это невозможно, великий князь.
— Это возможно, брат, — жестко произнес Дмитрий. — Это сделаете вы, кому я больше всего верю и в чьей преданности и отваге никогда не сомневался — ты и Боброк. А помогут вам Дмитрий и Андрей Ольгердовичи. Вы четверо вернете Руси те пятьдесят с лишним тысяч дружинников, что вынужден держать я сегодня в Москве и на литовском порубежье, и вместе с тем не позволите Ягайле и Мамаю соединиться. Вот что надлежит тебе сделать, брат, вот для чего отправляю тебя сейчас в Москву.
Князь Серпуховский давно знал ум, сметку и предусмотрительность двоюродного брата. Именно Дмитриева дальновидность и опытность в делах государственных и военных вознесли Москву выше остальных русских княжеств. Однако то, что говорил Дмитрий сейчас, не укладывалось у Владимира в голове.
— Великий князь, но как свершу я подобное? В человеческих ли вообще это силах?
— Вполне, брат. План сей родился в хитроумной голове боярина Боброка, вдвоем с ним мы продумали и вынянчили его. Сейчас о нем узнаешь и ты.
Дмитрий почти вплотную приблизил свое лицо к лицу Владимира Серпуховского, крепче сжал его плечи.
— У обоих Ольгердовичей и у тебя только конница и крайняя малость обозов, а у Ягайлы основная масса войск — тяжелая пехота и море телег с припасами. Значит, одно и то же расстояние ты и Ольгердовичи покроете в три раза быстрее, нежели Ягайло с литовцами. Я с войсками завтра выступаю из Коломны на Дон, потом по приказу и ты с Ольгердовичами, оставив Москву и литовское порубежье, двинетесь следом за мной. Когда мы с вами соединимся и окажемся вместе, более медлительный Ягайло все еще будет в пути. Тогда, имея наконец в руках всю русскую силу и не боясь Литвы, я навяжу Орде бой.
Некоторое время, нахмурив лоб и прикрыв глаза, Владимир Серпуховский молчал.
— Лучше этого плана человеческая голова не может придумать ничего, — наконец сказал он. — Однако и наши враги имеют собственные планы. Вдруг Ягайло, узнав о твоем выступлении из Коломны, сам нападет на Ольгердовичей?
— Дабы сего не случилось, расположился сейчас в Литве у него под боком со своими помощниками, верными Руси литовскими русичами, боярин Боброк. Он свяжет руки Ягайле и не выпустит его с войсками из Литвы до тех пор, покуда я не подойду к Дону. Хитростью и сметкой Боброк выиграет у Литвы несколько суток, за которые я уйду от Ягайлы на расстояние, когда он будет мне не опасен. Лишь тогда Ольгердовичи и ты получите от боярина Боброка приказ идти ко мне, только после этого станете догонять главное русское войско.
— Великий князь, но если Ягайло, узнав о нашем уходе с порубежья и из Москвы, разгадает твой план и направится с войсками на никем не защищенную Москву? Что делать тогда?
— То, что я говорил раньше: идти ко мне, только ко мне и со всей возможной скоростью. Разве за Москву подняли мы на смертельную схватку с Ордой всю Русь? Нет, брат, мы идем на бой за всю русскую землю, и судьба Москвы будет решаться не под ее стенами, а там, на донских полях, где вся Русь станет сообща биться за свою честь и свободу. Если победителем в сей битве выйдет русский меч, отстроим мы новую Москву краше прежней. Ну а ежели останемся мертвыми на тех полях, не быть и Москве, даже если удастся тебе защитить ее от литовцев. Судьба Москвы, брат, неотделима от судьбы всех городов и всей земли русской, как неотделима наша с тобой доля от доли десятков тысяч русичей, что вверили свою судьбу и жизни в наши с тобой руки.
