Гуляя по Ланде, Ренье удивился тому, какая тишина стоит в городе: на улицах не видно людей, лавки заперты, окна домов закрыты ставнями. Лишь с церковной колокольни доносили звонкие удары, да возле мясной лавки две собаки шумно делили кость. Побродив еще немного, пикардиец наткнулся на оборванца, дремлющего в тени старой вербы, и узнал у него, что вечером в Леу будет крестный ход, и многие горожане ушли туда; женщины же отправились в монастырь святой Гертруды, чтобы послушать Иена ван Борхлуна, известного проповедника. Из-за этого Ланде почти весь опустел.
Подходя к ратушной площади, Ренье услышал, как кто-то бежит следом, окликая его, и, обернувшись, увидел хорошенькую девчушку, рыжую и прыткую, точно белка. Не раздумывая, он подхватил ее на руки и звонко поцеловал в приоткрытые губы. Она покраснела и сразу высвободилась, но было видно, что ей это приятно.
— Эй, красотка, не меня ли ты ищешь? — улыбаясь, спросил пикардиец.
— Нет-нет, — ответила она, — а ты из Черного дома?
— Я там ночую.
— Тогда скажи, где найти твоего товарища — того красивого господина, что ходит в зеленой с золотом одежде? В Черном доме его нет.
— Он дома или в трактире — это одно и то же. А зачем он тебе?
— У меня к нему послание от моей госпожи.
— Отдай мне — я передам.
— Передай, — кивнула она, — только не забудь. Скажи ему, что госпожа Барбара отправилась в паломничество и намерена пробыть в Леу до самой Пасхи. Если он захочет увидеть ее, пусть отыщет большой каменный дом возле церкви святого Леонарда — там над дверью висит щит с оленем.
— Это все? — спросил Ренье.
Девушка бросила на него веселый взгляд:
— Чего еще тебе надо?
— Кушанье пресновато, мой друг не станет его есть.
— Иное в пост не подают. Но скажи, что ладанка моей госпожи — при ней, и коли твой друг захочет приложиться, отказа ему не будет.
— Что ж, скажу, а пока заплати-ка мне за это, — сказал Ренье, снова хватая и целуя девушку. Она со смехом вырвалась и убежала.
А пикардиец отправился в трактир «Подкова», где всегда можно было промочить горло.
Там он застал Андреаса, в одиночестве сидевшего над кружкой темного пива и копченой селедкой. На школяре была его старая коричневая мантия, у стены рядом стоял дорожный посох.
— Что означает этот вид? А, я вижу, ты и впрямь решил не медлить, — улыбаясь, произнес Ренье. — Стало быть, отправляемся в Гейдельберг?
Андреас покачал головой:
— Тетушка просила подождать до завтра: дядя Хендрик еще не здоров, сегодня она не хочет оставаться с ним одна.
— А ты что же?
— А я проявлю уважение, хотя, клянусь святым Крестом, предпочел бы сейчас шагать по льежской дороге!
— Значит, до завтра? — спросил Ренье.
— До завтра, — вздохнул Андреас.
Пикардиец задумчиво подпер щеку ладонью.
— Вид у тебя больно кислый. Или пиво тут горчит?
— Мерзкое пойло. — Школяр оттолкнул кружку. Друг перехватил ее и в один присест осушил до самого дна.
— Брат, ты не прав, — заметил он, слизывая пену с губ. — Напиток хорош. Стало быть, горчит не пиво, а ты сам. Ну да я тебя развеселю… Слушай: город опустел, в нем остались лишь старики да бродячие коты; служанки пробудут в церкви всю ночь; твой дядя еще слеп, а тетка напугана. Самое время наведаться к ним и разузнать, чем они занимаются в тайне от всех…
Он не закончил — в глазах приятеля отразилась жгучая тоска, и его взгляд напомнил пикардийцу молоденькую служанку из Черного дома. По знаку Ренье трактирщик поставил перед ними полные кружки, но Андреас этого даже не заметил.
— Брат мой, — печально произнес он, — ты как будто одержим бесом. Знаю, ты всегда был таким, твоя кровь бурлит, не дает тебе покоя. Но будь я проклят — что ты хочешь найти у моего дяди? Золото? Ты его не найдешь. Рецепты, тайные записи? Все, что попадет тебе в руки, не будет стоить потраченных чернил. Поверь моему слову, дядя Хендрик не из тех, что возносятся над другими умом или иными качествами; во всяком деле он, что называется, «een kleine bak»[16].
— Высокого же ты о нем мнения, — сказал Ренье.
— Так его называл мой дед — и столько раз, что поневоле запомнишь.
— Из этого следует, что обойти его будет не трудно. Эх, брат Андреас! Сегодня перед нами откроются все двери!
— Лучше выпей-ка еще десяток кружек пива и найди себе подружку, — посоветовал школяр.
— Всему свое время, — ответил пикардиец, сверкая глазами.
Андреас посмотрел на него с сожалением.
— Твой дядя скрытен и упорен, он мог достигнуть многого, — сказал ему Ренье. — Я хочу знать, и я узнаю.
— Что ж, будь по-твоему. Scientia sciolorum est mixta ignorantia[17], — произнес школяр. — Но чтобы тебя не постигло разочарование, помни: тайные науки не подвластны профанам. Обзавестись манускриптами, собрать горшки, реторты, колбы, разные сосуды, тигли, перегонные кубы, весы, а еще ртуть, олово, мышьяк, свинец, серу, сурьму, разные соли, едкие воды, кислоты, золу, песок, опилки и все необходимое для дела — разве этого будет достаточно? Терпение и упорство — только ли в них суть? Разжигай атанор, растирай смеси, сублимируй, растворяй и сгущай — ничего не получишь, кроме caput mortuum[18]. Алхимик, не видящий пути, всю жизнь блуждает, как слепой. Алхимия ведет к свету, но самой запутанной из всех возможных дорог: obscurum per obscurius, ignotum per ignotius[19]. Вспомни, о чем твердил почтенный доктор Дирк Стове, вдалбливая в нас азы науки: есть вещи, смысл которых надлежит всячески скрывать, поскольку они суть vetitum[20] древа познания.
— Старый осел… — буркнул Ренье. — Опыта в этом деле у него ни на грош.
— Суть не в одном лишь опыте! Что опыт? Веревка из песка! Она рассыплется, прежде чем ты извлечешь из нее истину. Разум и авторитет — вот источники знания! Авторитет и разум! Опыт подтверждает разумные основания. Авторитет указывает дорогу. Наставник — вот кто дает ключ к секретам тайной науки! Подумай, брат, разве такой мог сыскаться в Ланде? Здесь, в Ланде?!
— Наставник… — пробормотал пикардиец. — Уж не черт ли?
— Скорее он лишит тебя рассудка! — закричал Андреас.
Оба смолкли, гневно глядя друг на друга. Красивый школяр побледнел, ноздри его затрепетали; Ренье, напротив, весь побагровел. Он наклонил голову и выставил лоб, широкий и покатый, как у быка — всякий мог прочесть на нем непоколебимое упорство. Глаза пикардийца сверкали. Рука Андреаса машинально потянулась к посоху.
— Прошу тебя, брат, оставь это дело, твоя пытливость к добру не приведет, — запинаясь, произнес он.
