дрогнул от одному ему известной боли.
— Перед тем, как убить Гулби, я убил собственную дочь. Ее погубило мое пренебрежение и мой гнев. Я отвернулся от нее, когда она нуждалась во мне больше всего. Убил ее, махнув рукой на «славного парня», который называл себя Роуди Реджи Гулби, торговца драгоценностями, который переключил свое внимание на подавальщицу в какой-то таверне и обещал ей безбедную жизнь. Я отплыл на следующем корабле, потому что был капитаном и потому что море значило для меня больше, чем моя девочка, попавшая в беду.
Парр слегка наклонился вперед, его глаза увлажнились от слез, на виске начала пульсировать жилка. Его рот открывался и закрывался, открывался и снова закрывался, как у задыхающейся рыбы, выброшенной на незнакомый жестокий берег.
— Моя жена умерла от лихорадки, когда Сьюзен была совсем маленькой, — сказал он. — Именно тогда я изменился. Захотел сбежать от мира. Я был суров с дочерью, заставил ее уйти из дома слишком рано и отправил в мир, где плавают акулы. Она была не готова к этому. Я не помог ей подготовиться. И когда она забеременела его ребенком, она умоляла меня позволить ей вернуться домой. Я же сказал, что ей придется плыть на своей лодке по реке, которую она сама открыла, потому что я — собирался уйти в море. Позже я узнал, что ребенок умер. Реджинальд Гулби не хотел иметь с моей дочкой ничего общего после того, как попортил ее. Она пошла ко дну… А как может молодая девушка не пойти ко дну, когда собственный отец отворачивается от нее? Может, она была слишком похожа на свою мать. Каждый раз, когда я смотрел на нее, меня будто били ножом в самое сердце. Но я был жесток. Я был… человеком из камня. Наверное, что-то у меня с Гулби было общим: я тоже ничего не мог поделать с тем, кем я был… или с тем, кем я стал. Я становился жестче и жестче, это было сильнее меня.
Дрожащая рука подняла бокал. Парр сделал глоток. Две слезинки медленно скатились по щекам капитана.
— Худшее из зол… — Он вздохнул и покачал головой. — Худшее из зол — это поворачиваться спиной к тому, кто тебя любит. Не слушать, не заботиться, когда тебя зовут на помощь. Когда ты им нужен, потому что больше у них никого нет. Она пыталась достучаться до меня. Видит Бог, она пыталась. Наверное, она просто устала от попыток.
Лицо снова исказилось болью.
— Мост… такой красивый ночью, со всеми этими навесными фонарями, — рассеянно произнес он. — Можно смотреть на него и верить, что он способен перенести тебя в лучший мир. Я… У меня всегда был корабль, которым я управлял, это был мой настоящий дом. А у Сьюзен не было дома, куда она могла бы вернуться. Вы знаете, что мою девочку похоронили на кладбище для нищих? И, черт возьми, ее просто обернули в старую изношенную парусину. Разумеется, я перевез тело на хорошее кладбище, установил памятник. Я чуть не сошел с ума, когда проделывал все это. В тот день я поклялся, что, если когда-нибудь найду Реджинальда Гулби, то позабочусь о том, чтобы он вспомнил мою девочку и поплатился за то, как с ней поступил. И вот его имя попало в список пассажиров.
Парр зажмурился и долго держал глаза закрытыми. Берри не решалась его перебивать. Когда он открыл глаза, из них вновь полились слезы.
— Может быть, если б он сказал, что помнит Сьюзен, я бы его не ударил. Не знаю. Но эта улыбка… — Лицо Парра на миг побагровело от гнева. — Для него моя Сьюзен была просто никем! В тот момент я понял, что не могу позволить ему продолжать топтать ногами эту землю. Легкость, с которой он сказал, что знал многих Сьюзен, ранила меня в самое сердце.
Он прикоснулся к губам и осушил бокал. Когда он продолжил рассказ, голос звучал напряженно и устало:
— Я сказал, что Гулби погубил мою девочку. Я не хотел признавать, что погубил ее первым. Никто в это мире не может жить без любви, заботы и дома. В этом мое зло, мисс Григсби. Да. Худшее из зол.
Он снова закрыл глаза, а когда открыл их, Берри рассмотрела в их глубине настоящий ад.
— Остальные… — надтреснуто пробормотал он. — Вы расскажете им?
— Я не стану. Но вы — должны.
— Я расскажу, — сказал он. — Сегодня вечером на камбузе.
Берри пришлось спросить еще кое-что.
— Этот разговор… грозит мне чем-нибудь? Я в опасности?
— Вы — нет, мисс. А вот я — да. Теперь, когда все сделано, я вижу, сколько человек находится на борту корабля и сколько из них готовы будут набросить петлю на мою шею. Или сбросить меня с той же скользкой палубы посреди ночи. Но я капитан и я несу ответственность за пассажиров и экипаж этого корабля. Полагаю, в Нью-Йорке тоже есть виселицы, и мне дадут до них добраться.
Берри встала. У нее защемило сердце, когда она увидела, как Парр наливает себе еще из бутылки.
— Остальные решат, что делать, когда мы доберемся до гавани. Вы ведь понимаете это, не так ли?
На его кривую вымученную улыбку было страшно смотреть.
— Как я уже сказал, теперь, когда все сделано… мне все равно.
— Мне очень жаль, — сказала Берри, не зная, что еще может ответить.
— Все уже в прошлом, — отозвался Парр.
Берри взяла свое пальто, шапку и перчатки. Пришло время предоставить капитана «Леди Барбары» самому грозному судье — собственной совести.
— Еще кое-что, мисс. — Парр открыл ящик стола и протянул ей фиолетовый бархатный мешочек. — Это ваше.
— Я не хочу его забирать.
— Я тоже. Но, думаю, Гулби хотел бы, чтобы это было у вас. А также все остальное, что лежит в его багаже в трюме. Из того, что вы мне рассказали, я понял, что вы, похоже, были его самым близким другом.
Берри поколебалась, но потом все же приняла мешочек из массивных рук капитана. Она вспомнила, как Гулби рассказывал, что большая часть его товаров находилась в багаже. Церковь Троицы была бы признательна
