шарами и флагами крыльцом «филиала» толпился народ. В толпе сновали журналисты желтых газетенок. Камеры телеоператоров медленно панорамировали по лицам гостей и заканчивали панораму на крупных буквах, сверкающих мозаикой разноцветных огней. Арка из букв составляла слово «ВАВИЛОН». Хозяин и самые именитые из приглашенных стояли на крыльце, на котором был установлен микрофон. Некоторые уже нетерпеливо поглядывали на часы. Наконец Проценко разглядел пробирающегося сквозь толпу отца Андрея, сделал кому-то знак — музыка стихла. Щелкнул по микрофону, улыбнулся оглушительному звуку удара и, не отрывая глаз от поднимающегося на крыльцо отца Андрея, заговорил: — Дамы и господа, уважаемые товарищи, братья и сестры! Позвольте приступить к долгожданной процедуре, к которой мы готовились без малого два года. Чуть позже вы оцените дела рук наших и нашего, не побоюсь похвалиться, творчества. А сейчас, по старому российскому обычаю — освящать всякое новое дело, предоставляю слово священнику — отцу Андрею. Кстати говоря, моему старому доброму другу, с которым мы в свое время съели не один пуд соли на поприще бывшей советской науки, ныне, как все вы прекрасно знаете, почивающей в бозе. Но, как говорится, нет худа без добра. Не сядь наша наука на голодный паек, не было бы вот этого замечательного культурного центра, не было бы благословения моего друга, который теперь напрямую общается не с завлабами и академиками, а с самим Отцом Небесным.
Тихо добавил остановившемуся рядом отцу Андрею:
— Начинай, Андрей, заждались.
Микрофон усилил шепот до самых задних рядов собравшихся. Кое-кто с пониманием улыбнулся, остальные с любопытством смотрели на происходящее. В визире одной из телекамер в резком наезде укрупнилось и застыло лицо отца Андрея. Он стоял, опустив голову, и ничего не говорил. Стоявшие на крыльце недоуменно переглядывались. По толпе побежал шепоток.
Медленно, словно размышляя, священник заговорил. Мощный микрофон явственно доносил до собравшихся каждое его слово.
— Что такое освящение? Дух Святой призвать на помощь благому делу, благословения попросить, чтобы не было от этого дела ни заблуждения, ни зла, ни погибели ближним. — Поднял голову, повернулся к стоявшим рядом на крыльце. — Бога обмануть хотите? Да если бы у вас хоть капля веры была, знали бы — не обманете! Вы его, как эти шарики, использовать решили, в рекламных целях. А потом забудете, как и не было. Потому что и быть его не может, и не будет никогда в этом месте. Очень точное название выбрали. Молиться буду, чтобы та же судьба постигла. Не будет ни вам, ни тем, кто придет сюда, ни света, ни веры, ни надежды. Заблудились во тьме и грязи, там и оставайтесь, пока конец не настигнет.
Отец Андрей спустился по лестнице и пошел сквозь расступающуюся молчаливую толпу.
Проценко, уцепившись за стойку микрофона обеими руками, с ненавистью смотрел ему вслед.
— Еще одно подтверждение того, что Бог и его служители — это не одно и то же. Где, спрашивается, прощение, милосердие, доброта? А мы, между прочим, бесплатный игровой зал для подростков, чтобы они по улицам не шатались. Раз в неделю бесплатный сеанс для инвалидов и участников войны, дискотека… А вы? Вы что?
Грянула музыка. Толпа хлынула ко входу. И только несколько человек в раздумье остались на месте, да двое-трое повернулись и пошли прочь.
* * *
— Ты подумал обо мне? О дочери? О том, что будет с нами со всеми? — тихо спросила Марина.
Отец Андрей, сидя за кухонным столом, бесцельно водил ложкой в тарелке с супом. Марина стояла у окна, смотрела ему в спину.
Молчание становилось невыносимым.
— Я никуда не поеду, — наконец сказала она.
Он по-прежнему молчал, глядя в тарелку.
— Не понимаю! — со слезами в голосе продолжала Марина. — Не по-ни-маю! Собираешься спасать неизвестно кого. Неизвестно, хотят ли они спасаться. И можно ли их спасти. Ради этого готов погубить себя, меня, ребенка. Это по-божески, да, по-божески?
— Я никого не собираюсь спасать, и никого не собираюсь губить, — наконец выдавил из себя отец Андрей.
— Да? — уже не могла остановиться Марина. — Скажи, я возражала, когда ты выбрал этот свой путь? Бросил все, начал с нуля. Я беременной голодная сидела, работала до последнего, в роддом сама пешком ушла, потому что у тебя служба.
— Я не знал, — совсем тихо сказал отец Андрей.
— Звонила, умоляла…
— Как только служба кончилась, мне передали. Я сразу побежал.
— А если бы я умерла? Свалилась на улице?
— Бог помог…
— Бог? Бог… Я сама себе привыкла помогать. Все эти годы — сама, сама, сама.
— Я тебе бесконечно благодарен за все. Если бы не ты…
— Благодарен? Не смеши. Только-только свет увидели — не выдержал, снова нас подставляешь. Куда мы поедем? Что мы там делать будем? Катька еще после болезни не отошла, ветром качает. Светится насквозь. А ты ее в дыру эту неведомую, на погибель. Я отцу Павлу звонила, говорю: побойтесь Бога! Пожалейте! Знаешь, что он мне ответил? «Мы ему прекрасный приход предложили, рядом, в соседнем городке. Час езды. Никого слушать не стал». Там даже церкви ещё нет.
— Есть.
— И жить негде.
— Я сначала один. Все устрою, потом вы приедете. Если захотите.
— Не захотим, не надейся даже. На себя я уже рукой махнула, а ребенка не дам погубить.
— Там чудесный воздух, тайга, тишина…
— Ничего ты не понял, отец Андрей, — безнадежно сказала Марина. — Ей не тишина нужна. Ей нужны хорошие врачи, хорошее питание, хорошие учителя, книги, общение. Она должна жить нормальной жизнью. Я все узнала. Там всего три тысячи населения, и все поголовно алкаши. И самый высокий процент сумасшедших и самоубийств на душу населения в области. Андрей, ещё есть время, одумайся.
Отец Андрей закрыл глаза, и хотя его губы не шевелились, видно было, что он читает молитву.
Марина отвернулась к окну, плакала.
* * *
Разбитая таежная дорога тянулась вдоль берега, послушно повторяя его повороты. Свернуть было некуда. Слева, почти вплотную, река, справа — сплошной неровной стеной скалы. Лишь изредка, когда скалы непроходимо упирались в стремительную темную воду, дорога, вильнув, начинала круто подниматься вверх. Но река не исчезала из
