По взятии Крыма Орлов явился в особый отдел и заявил, что своей фронтовой работой, в качестве чуть ли не вождя краснозеленых, он ускорил падение Перекопа. Орлову поверили и поручили сформировать отряд по
борьбе с бандитизмом. Авантюриста разоблачили симферопольские подпольные работники, и Орлов был расстрелян.
* * * *
В объяснениях с крестьянами я воспользовался орловщиной также и как средством пропаганды.
— Придет скоро время: власть помещиков и генералов падет. Вы будете свободными гражданами. Да здравстует советская власть!
В ответ грянуло:
— Ура-а!
Уже рассветало, ветер утих. Но итти было трудно: ноги вязли в глубоком снегу. В полверсте от деревни Кадыковка мы зашли на один из пустующих хуторов, где обогрелись и закусили у сторожа. Ночь мы провели в Кадыковке у знакомца Воробьева. Такой же дружеский прием мы встретили и на хуторе Пересыпкина, где провели целые сутки. Один из нас, татарин деревни Уторкой, Абдул Смаил, ушел вербовать в наши ряды татарскую молодежь. А остальные шестеро направились в Алсу. Эта деревушка раскинулась в лощине, среди гор. Мы зашли в первый попавшийся дом и попали в рабочую семью. Хозяин, одетый по-городскому, долго присматривался к нам: кое-кто был в погонах, некоторые выглядели сущими оборванцами, все с винтовками. На расспросы мы получили лишь: «да», «нет». Все-таки, хотя и с большим трудом, мы разговорились и узнали, что дядя Семен симпатизирует советской власти. После сытного обеда мы двинулись на Ялту, чтобы встретиться с Орловым. Я тогда еще не представлял себе подлинной белогвардейской сущности орловцев и допускал, что они — истинные революционеры.
Несколько улучшилось наше положение за эти немногие дни! Мы уже нашли нескольких благожелателей, а дядя Семен обещал нам всяческое содействие и просил захаживать. Такое сочувствие удесятерило наши силы. Мы перешли Черную речку через Чортов мост и начали подниматься по зигзагообразной дороге, между нависшими скалами, одетыми кустарником. После двух с половиной часов узкий коридор вывел нас на открытую возвышенность к кордону Херсонесского монастыря. Кругом построек, обнесенных высоким забором, шумел хвойный лес, да изредка постукивал дятел. Кто-то из нас постучал в большие ворота. Залились собаки, чистый звук колокола заглушил лесные шопоты. Скрипнул железный засов, и высокий послушник в черной скуфейке спросил, кто мы такие, куда идем. Мы назвались орловцами и прошли за монахом на кухню кордона.
Игумен Викентий отдал распоряжение приготовить моим товарищам ужин и постель, а меня пригласил ужинать в келью. Монах долго всматривался в меня.
— Простите, вы напоминаете мне капитана Макарова, адъютанта Май-Маевского, — и он рассказал, что служил в харьковском соборе и видел меня там вместе с генералом.
(После нажима красных, Викентий бежал из Харькова и, по протекции епископа Вениамина, попал в кордон.)
Завязалась долгая беседа на политическую тему. Рассказы игумена о зверствах большевиков не портили мне аппетита. А насытившись, описал, как умел, жизнь и поступки строителей «Единой Неделимой». Монах молча слушал, скорбно понурив голову, и соглашался со мной во многом. Он был непреклонен лишь в вопросах непогрешимости святой церкви, подкрепляя свое, мало убедительное, красноречие текстами из священного писания. Мне было совсем не до религиозных диспутов; пришлось только указать отцу Викентию, что церковь всегда служила орудием угнетения трудовых масс.
— Вспомните текст: «Несть власти, аще не от бога».
— А скажите, Павел Васильевич, Май-Маевский был религиозный человек?
Я рассказал о том, как в Харькове, набравшись смелости, я спросил генерала:
— Ваше превосходительство, вы не верите ни во что, но почему же вы креститесь на парадах?
— Капитан, — ответил Май-Маевский, — вы слишком молоды и не понимаете, что для простого народа это необходимо.
На ночь нас устроили в отдельном монастырском флигеле. В маленькой комнате было тепло и по-своему уютно. Часть наших улеглась на кровати с соломенным матрацом и на маленьком диване, а остальные прямо на полу, на войлочном ковре, который заботливо принес монах.
Воробьев, ради шутки, посоветовал Вульфсону:
— Завтра нам предстоит трудная дорога. Ты бы помолился всем святым.
Вульфсон, укрываясь рядном, засмеялся:
— Пусть за нас помолятся монахи: им делать нечего.
Потом наказал постовому:
— А ты там смотри лучше! На святых не надейся!
Тусклый свет лампад освещал две ветхие иконы и навевал дремоту. Некоторые товарищи попробовали было перекинуться анекдотами о монахах, но я напомнил, что утром нас ждет большой переход.
На следующий вечер мы подходили к подножию ялтинской Яйлы. Начался подъем. Сугробы и темь сбили нас с дороги. Пришлось взять направление на юг, ориентируясь тем, что северная сторона каждого дерева покрыта снегом. Чем выше — тем труднее: мы утопали в снегу, Яйла исчезла. Во тьме шумели могучие сосны, в дремучих лесных дебрях завывал ветер. Приходилось часто отдыхать в сугробах под густым кустарником, прижимаясь друг к другу. Наконец непроходимый снег заставил нас переменить направление. Через несколько сот шагов мы наткнулись на глубокий обрыв. Малейшая неосторожность, и человек упадет в пропасть. Но Воробьев пресек наше замешательство:
— Товарищи, исхода нет. Не замерзать же здесь! Кто за мной — вперед!
Он скользнул вниз, прыгая от дерева к дереву, за ним спустились я, Вульфсон и остальные. После часа мучительного спуска мы очутились в безопасности, по крайней Мере, от падения в пропасть. Вдали у подножья замигали огоньки. Мы скоро подошли к ним и, замедлив шаг, крадучись, стали пробираться к домам. Вдруг Воробьев шепнул:
— Тише! Слышите?
В вечерней тьме уныло звучала песня. Это пел татарин и вязал хворост.
Увидев вооруженных людей, он остолбенел, уронив хворост. Я спросил, понимает ли он по-русски.
Татарин кивнул головой.
— Какая это деревня и кто живет в том домике? — указал я на крайний дом.
— Деревня Кучук Изимбаш, живет Измаил, «якши человек».
Поняв, что мы не опричники Врангеля, жестоко преследовавшие за малейшую порубку, татарин спросил:
— Откуда твоя идет?
Воробьев молча указал на обрыв. Татарин всплеснул руками. Оказывается, до нас еще никто не отваживался на спуск по этому обрыву.
В домике Измаила нас приняли радушно. Хозяин, после традиционного «кош кельде» (с приездом), пригласил войти в комнату. Мы жадно уничтожали козье молоко и хлеб, а татарин допытывался, правда ли, что Орлов собрал всех дезертиров и, сговорившись со Слащевым, идет на фронт. Мы уже понимали всю гнусность орловских замыслов и были рады, что сама природа преградила нам дорогу в Ялту.
