еще увидим, развитой Ренессанс хотя бы чист в своей пресности и утончен в своей порочности; но этот памятник примечателен тем, что демонстрирует зародыш нового стиля, погребенный в отбросах старого, и всякое живое начало, какое можно в нем различить, закутано то ли в младенческий свивальник, то ли в саван». И так далее – три страницы кряду. О самой статуе дожа Рёскин отзывается еще менее лестно: «Огромная, грубая, костистая физиономия клоуна, выражающая то особое лукавство, пресыщенное и сладострастное, что так часто встречается у худших священников-папистов; часть лица – железная, часть – глиняная…» Впрочем, вину он возлагает на скульптора, а не на модель.
Та скульптурная группа, которую можно увидеть в наши дни, – всего лишь копия, пусть и превосходная, но изготовленная уже в XIX в. Оригинал был уничтожен французскими солдатами в 1797 г. К счастью, от него сохранилась голова Фоскари (работы Бартоломео Бона), которая ныне хранится в дворцовом музее скульптуры. Ворота Порта-делла-Карта были недавно целиком вычищены и отреставрированы британским фондом «Венеция в опасности» благодаря щедрому пожертвованию мистера и миссис Т. А. Д. Сэнсбери.
И он был совершенно прав. Как показала дальнейшая история, упадок Османской империи начался в точности с того, что Мехмеду II все же пришлось остановиться.
Его гробница работы Пьетро Ломбардо располагается у входа в ризницу церкви Санти-Джованни-э-Паоло.
Впрочем, общий курс на поддержание мира не помешал Совету десяти в 1456 г. одобрить предложение, поступившее от одного модонского еврея: тот был готов попытаться убить султана – за щедрое вознаграждение, которое в случае успеха ему должны были выплатить немедленно. Показательно и то, что в 1460 г., когда были построены большие ворота Арсенала, в лапы увенчавшего их крылатого льва святого Марка вложили закрытую книгу, сочтя, что обычная надпись на ее страницах («Мир тебе, Марк…») в настоящее время и при данных обстоятельствах будет неуместна.
Пий II практически не мог ходить. Обычно это объясняют подагрой, но настоящей причиной почти наверняка стали последствия обморожения во время паломничества: в 1435 г., в разгар зимы, находясь в Шотландии с дипломатической миссией, будущий папа босиком прошествовал от Данбара до церкви Святой Марии в Уайткерке.
Полный текст см. в «Венецианских хрониках» Малипьеро (Malipiero, Annali Veneti, 49−52).
«Негропонт» в буквальном переводе означает «черный мост». – Прим. перев.
Есть даже легенда, гласящая, что Аристотель «утопился в Эврипе от досады, что не смог объяснить загадку этого пролива» (Jan Morris, The Venetian Empire, 57). Этот философ действительно умер на Халкиде, хотя, судя по всему, не от разочарования в собственных умственных способностях, а от болезни желудка.
Над дверью в ризницу висит его портрет, написанный при жизни дожа одним из учеников Беллини.
Нет нужды пояснять, что этот город не имеет ничего общего с другим, более знаменитым Скутари, который стоит напротив Константинополя, на другом берегу Босфора, и в котором во время Крымской войны Флоренс Найтингейл спасала раненых.
В соответствии с любопытным венецианским законом, который ставил великолепие дожеской гробницы в обратную зависимость от того, насколько важную роль сыграл в истории ее владелец, и Трон, и Марчелло удостоились поистине роскошных надгробий. Гробницу Трона, расположенную слева от главного алтаря Санта-Мария-Глориоза деи Фрари, Лоренцетти описывает как «величайший памятник художественной резьбы, дошедший до нас от Венеции эпохи Возрождения», а гробницу Марчелло, установленную у северной стены Санти-Джованни-э-Паоло, – как «самый безупречный и уравновешенный образец ломбардского искусства».
См. главу 27.
Статуя дожа работы Пьетро Ломбардо размещена во внутренней нише западной стены Санти-Джованни-э-Паоло. В полном доспехе и явно исполненный воинского пыла, дож стоит на своем саркофаге в такой позе, которая приличествует скорее триумфальной арке, чем надгробию. Это характерный образец погребальной скульптуры Возрождения.
В начале XIX в., когда церковь Серви была расформирована, останки дожа и его великолепный мемориал перенесли в Санти-Джованни-э-Паоло и разместили слева от главного алтаря. «Он умер, – писал Рёскин, – оставив Венецию обесчещенной на море и на суше, в дыму разрушений, клубившемся в голубых далях над Фриули, и все же ему воздвигли самое дорогостоящее надгробие из всех, каких только Венеция удостаивала своих монархов». Крайнее презрение, с которым Рёскин отозвался о его гробнице, может сравниться разве что с тем, какое вызывал у него создатель этого памятника – скульптор Антонио Риццо, завершивший отделку лишь тех частей, которые были видны публике снизу; презрение это, добавил он, тем более оправданно, что позднее Риццо навлек на себя громкое бесчестье (см. главу 27).
Кроме того, за это время генуэзцев изгнали из крымской Каффы, и Европа лишилась последней фактории на северном побережье Черного моря.
Его прозвище означало «Мавр» и было дано Лодовико за смуглый цвет лица.
Герцог Орлеанский действительно имел неоспоримые права на Милан – благодаря своей бабке Валентине Висконти (см. главу 23). О правах Карла VIII на Неаполь см. далее, глава 28.
Марко Барбариго стал первым дожем, принявшим инвеституру на верхней площадке лестницы Гигантов, расположенной во дворе Дворца дожей и построенной по проекту Риццо. Так он положил начало обычаю, сохранявшемуся до последних дней Венецианской республики.
Говорят, что сцена ее отплытия вдохновила Карпаччо на создание цикла картин «История святой Урсулы», ныне хранящихся в венецианской Академии.
См. главу 23.
В Венеции насчитывается не менее шестнадцати дворцов Корнаро. Именно этот, стоявший на стыке Гранд-канала и Рио-Сан-Кассиано, к сожалению, не сохранился до наших дней. В 1724 г. на его месте построили другое здание, стоящее здесь и поныне; сейчас оно принадлежит сберегательному банку, но по-прежнему носит название палаццо Корнаро делла Регина.
Величайшему и лучшему Богу. [Здесь покоится] прах Катерины Корнелии [= Корнаро], королевы Кипра, Иерусалима и Армении (лат.).
Постоянное представительство Венеции, первое за пределами Италии,
