алоэ; бездна всяких безделушек и дорогих вещей украшает кабинет богача. Но мы беремся описывать одну наружность; домы богачей отличаются красотою крыльца, распиской свесов и выходящих наружу балок потолка; толстые столбы, цена которых бывает баснословная, должны поддерживать эти балки; самые стропила, которые поддерживают крышу, должны быть нарумянены в своих концах чистой киноварью. Затем следуют сады с затейливыми прудами, гротами, цветниками, беседками. Нет сомнения, что в Пекине таких богатых домов много, очень много, но для того чтоб их перечислить и составить о них понятие, надобно ездить не по улицам, а подняться вверх на воздушном шаре. Тогда, может быть, мы найдем Пекин действительно заслуживающим названия столицы. Может быть, при этом заметят, что если в Пекине так ширятся богачи, то каким образом можно допускать в нем население, превосходящее все столицы мира. Мы и сами готовы были не верить такому предположению. Припомним, что сверх обширных домов богачей в Пекине есть еще более обширные кумирни, еще обширнее их княжеские дворцы, места, занятые жертвенниками (небу, земле, солнцу, луне и проч.), и, наконец, всех их обширнее самый императорский дворец. Кроме того, есть еще множество министерств и всякого рода присутственных мест, есть подворья для иностранцев и, наконец, площади. За всем тем, когда припомним, что в число народонаселения столицы надобно необходимо включить все предместья и загородные места, причисляемые к Пекину, что часть его, обнесенная только городскими стенами, с южным предместьем простирается на двадцать девять верст, что в этой столице считается до 5000 кумирен с 80 000 монахов, более 30 000 одних потомков царского рода и не менее 200 000, так называемых знаменных, внесенных в списки и получающих жалованье, то огромное народонаселение сделается снова вероятным. Ведь если считать 200 000 знаменных, получающих жалованье, то это уже взрослое народонаселение, а не старики и дети. Сверх того, не все знаменные получают жалованье; в числе их много и таких, которые не могут до смерти дождаться вакансии; в таком случае число знаменных семейств должно положить, по крайней мере, вдвое против числа вакансий, а в семействе китайском нельзя положить менее пяти душ; в Китае все женятся с раннего возраста и все заботятся иметь потомков. Но мы не приняли еще в расчет невоенных, т. е. всего чисто китайского народонаселения, туземного и нахлынувшего со всех концов империи. Все купцы и сидельцы в лавках и в ресторанах, весь рабочий класс состоит из китайцев – одних нищих насчитывают здесь сорок тысяч. Хотя богатые домы и раскинулись широко, зато не надобно забывать, что в них много и прислуги. Дворня китайская многочисленна; азиатский обычай набивать свой двор тунеядцами здесь господствует во всей силе. И то, правду сказать, здесь прислуга ничего почти не стоит; слуга довольствуется жалованьем в 60 к. серебром в месяц, а в другом месте он готов служить из-за куска насущного хлеба. Точно так же и княжеские дворцы не пустые: к ним по штату приписано часто по нескольку сот семейств; купеческие лавки по той же причине переполнены сидельцами и приказчиками; поступить в лавку желает всякий, да не всякого еще принимают даром; для этого нужны родство, протекция или, по крайней мере, рекомендация. Кумирни не стоят также пустыми: в Юнхогуне считается до 1000, в других по нескольку сот лам. Не пусты и частные кумирни: они служат складом для товаров или даже постоялыми дворами. Притом, если богатый люд старается шириться как можно более, то незажиточный нисколько не претендателен; одно звено или комната немного более квадратной сажени служит помещением целого семейства; тут все: и кухня, и спальня, и кладовая, и приемная; и так
:живет не одна сотня тысяч знаменных, а о пришлых китайцах нечего и говорить.
После этого немудрено, что все главные улицы Пекина кишат народом, и едущими, и пешеходами. Заметьте еще, что женщина весьма редко показывается на улице, и потому все движение принадлежит почти исключительно мужскому народонаселению. Движение происходит в одно время на огромном пространстве, и нередко случается, что экипажи сгрудятся в одном месте и не могут разъехаться по получасу и более.
Но постараемся представить картину оживления китайских улиц так, как она представились нам на первых порах. В городских воротах всегда бывает порядочная давка. Одни спешат в город, другие – из города. Вот вы обогнали огромную телегу на двух колесах и на деревянной оси; она нагружена мешками всякого сорта хлеба, которые везет мужик на продажу; чего уж он не запряг в эту телегу! и мулов, и лошадей, словом, все, что было в доме мужика, и ослика, и даже быка. Между тем как тянется этот допотопный экипаж, имеющий, впрочем, на своей стороне много выгод, навстречу вам спешит водовоз, толкающий впереди свою тачку. Она устроена на одном колесе, укрепленном в средине оси; по бокам наложены четыре или пять бочонков, в которых, когда бывает налита вода, будет всего с половину доброй нашей бочки; если дать эту тачку здоровому, но непривыкшему мужику, он не сумеет своротить ее с места или непременно перевернет вверх дном. Но наш водовоз идет сзади, придерживаясь за короткие оглобли тачки, от концов которых к его шее проведена лямка. Между тем вас уже непременно успели обогнать пять или шесть носильщиков с зеленью, которую они спешат продать в городе; коробушки их, привязанные к длинному, но не выгнутому, как у нас, а прямому, едва гнущемуся коромыслу, едва качаются; в них лежат капуста, дыни, свекла и прочая зелень. Смиренно едет навстречу вам повозка, запряженная ослом; вы едва замечаете маленькое животное впереди огромной одноколки, имеющей внутренность нашей русской печи, только от полу до свода несколько повыше, так что можно и усесться в этой повозке, если все время держать голову наклоненною и сидеть согнувшись, а между тем вы видите, что в этой повозке сидят целых пять душ больших и малых; уж как они ухитрились усесться, кто на коленях, кто на облучке (извозчик сам идет пешком) – этому надобно поучиться у китайцев. За ним выступает вереница верблюдов, которые поставляют себе непременным долгом протянуть свою шею в вашу сторону, как будто хотят сказать, что они вас заметили. На этой шее непременно висит колокольчик, издающий протяжный звук; на горбу верблюда навьючены мешки с каменным углем – это обыкновенная обязанность столичного верблюда; других тяжестей ему не поручают пекинские хозяева; зато зимой на верблюде приезжем гарцует зачастую какая-нибудь монгольская княгиня, а на спине другого лежит груз зайцев, кабанов и дичи. За верблюдами начинается похоронная процессия; нищие, босые, но в парадном похоронном костюме, т. е. в черном кафтане и
