Наконец беспокойство Краучера заметил и сам Блэкмен, прекратив задавать Ллойду вопросы.
— Есть ли у трибунала еще вопросы к свидетелю? — сказал Краучер. — Ну хорошо, подозреваемый может приступить к перекрестному допросу.
Необходимо было уточнить два пункта — единственно ради протокола.
— Вы точно запомнили мою оценку времени, оставшегося до гибели корабля, с учетом полученных повреждений и выходом помп из строя?
— Да, сэр, совершенно точно. Отчасти именно потому, что вы назвали время в минутах, а не между часом и часом с четвертью.
— Как по вашему, сколько времени прошло после того, как я высказал свою оценку, до момента, когда французы подожгли корабль?
— Больше получаса, сэр.
— Почему вы думаете, что французы подожгли корабль?
— Мнение не может считаться показанием, мистер Рэймидж, — вмешался Краучер.
— Прошу прощения, сэр, но я прошу профессионала высказать свою точку зрения по вопросу, в котором он разбирается, а вовсе не его мнение.
— Не спорьте с судом.
Рэймидж поклонился и снова повернулся к помощнику плотника: вопрос был совершенно уместным, но если его можно сформулировать по-другому, то не стоит препираться с Краучером,
— Если бы я приказал вам заложить фитиль для взрыва корабля в момент, когда я высказал свою оценку, вы бы исполнили приказ?
— Нет, сэр.
— Почему?
— Крюйт-камера была затоплена, сэр.
— А если вместо этого я отдал бы вам приказ вывести корабль из строя, как бы вы поступили?
— Просто поджег бы его, как сделали французы.
— Теперь предположим, что у вас на момент, когда я принял командование, имелось достаточное количество людей для ремонтных работ и исправные помпы — могли бы вы предотвратить затопление корабля?
— Нет, сэр. Определенно нет.
— У меня нет больше вопросов к свидетелю, сэр, — сказал Рэймидж Краучеру.
— Отлично. У суда больше нет вопросов, поэтому позовите следующего свидетеля.
— Пригласите графа Пизано, — произнес помощник судьи-адвоката.
Рэймидж ожидал этого момента. Пока суд, казалось, шел по его сценарию: хитростью ему удалось заставить Краучера внести речь Джанны в протокол, он предотвратил попытку распустить заседание трибунала, а показания боцмана и помощника плотника прозвучали в его пользу. Все, что он мог сделать сейчас — попытаться не позволить Краучеру использовать Пизано как свидетеля.
Рэймидж обратился к Краучеру:
— Минутку, сэр. Имя этого джентльмена не значилось в списках свидетелей со стороны обвинения в списке, переданном мне помощником судьи-адвоката.
Обезоруживающая улыбка Краучера дала Рэймиджу понять, что он совершил ошибку. Непонятно как, но Краучер готовился поставить ему мат.
— Помощник судьи-адвоката все вам разъяснит, — вежливо ответил Краучер.
Рэймиджу нужно было выиграть время. Он стремительно вскочил:
— Может быть, пока идут препирательства, стоит объявить перерыв?
— Препираться тут не о чем, — отрезал Краучер. — Продолжайте, — бросил он Барроу.
Казначей встал и поправил очки.
— Подобный прецедент произошел на заседании военного трибунала в январе прошлого года, — торжественно произнес он. — Военный трибунал имел место быть здесь, в Бастии. Запрос был адресован властям в Лондоне. Главный судья-адвокат высказал свое мнение в письме от 22 мая 1795 года. Вот его копия. Здесь сказано: «Если предполагается, что какое-либо лицо, находящееся в пределах досягаемости, может дать важные свидетельские показания, не сомневаюсь, что трибунал может потребовать его присутствия и допросить».
Феррис собирался что-то сказать, но Рэймидж опередил его.
— Вы упомянули главного судью-адвоката?
— Да, — с важным видом кивнул Барроу.
— А какое отношение он имеет к делу?
— Не понимаю вас, — вмешался Краучер.
— Главный судья-адвокат, сэр, — пояснил Рэймидж, — имеет отношение только к армейским делам. Вряд ли мне стоит напоминать вам, что обязанность разбирать судебные дела морских офицеров является прерогативой судьи-адвоката флота. Полагаю, что зачитанное мнение относиться к армейскому трибуналу?
Краучер посмотрел на помощника судьи-адвоката.
— Ну да, сэр, но у нас нет оснований сомневаться, что судья-адвокат флота высказал бы иное мнение, — пробормотал Барроу.
— Это — мнение, а мнение — не доказательство, — заявил Рэймидж. — К тому же, насколько мне известно, обычай службы обязывает принимать во внимание мнение обвиняемого по отношению к свидетелям противной стороны.
Однако он понимал, что силы не равны, и решил не дать Краучеру испытать маленькое торжество.
— В тоже время, я не стану возражать против вызова того или иного свидетеля, поскольку уверен, — Рэймиджу не удалось скрыть в голосе иронию, — что трибунал руководствуется исключительно стремлением установить истину.
— Вот и прекрасно, — нетерпеливо произнес Краучер, и распорядился вызвать Пизано, который появился в дверях с таким выражением, словно был самым почетным гостем на званом балу. Проходя под бимсами, он каждый раз кланялся, хотя в запасе оставалось дюйма два высоты — очевидно, на меньшем по размеру «Лайвли» итальянец так часто прикладывался к ним, что хорошо усвоил урок. Тем не менее, отметил про себя Рэймидж, вместо того, чтобы создать впечатление da grande signore, Пизано выглядел как надутый голубь, с важным видом разгуливащий по пьяцце.
— Не будете ли вы любезны встать здесь, — подобострастно сказал Барроу. — Это вы Луиджи Витторио Умберто Джакомо, граф Пизано?
— У меня есть еще несколько других имен, но этих вполне достаточно, чтобы назвать меня.
— Вы достаточно оправились, чтобы дать показания? — не вытерпел Краучер.
— Да, благодарю вас, — сухо сказал Пизано, явно желая придать недавний эпизод забвению.
— Прошу простить меня, но я вынужден задать вам вопрос, — произнес Барроу. — Вы исповедуете римскую католическую веру?
— Да.
— Находитесь вы… То есть не находитесь вы под отлучением?
— Конечно нет!
Барроу положил на Библию распятие и положил их перед Пизано.
— Будьте любезны, положите руку на распятие и повторяйте за мной слова присяги.
Произнося присягу, Пизано закатил глаза, что по его мнению, видимо, должно было подчеркнуть благоговение и уважение к процессу. Затем он занял свое место.
— Ваш английский настолько хорош, что у меня нет необходимости прибегать к услугам переводчика! — заметил Краучер с льстивой улыбкой.
Рэймидж прекрасно представлял себе, как отреагирует Пизано.
