предпочтёт умереть.
— Туда ему и дорога, — сказал Сергей сквозь зубы. Помолчав, невольно добавил: — А всё же как-то не верится, что, если не передумает, наши люди его…
— Даже не сомневайтесь, — жёстко оборвал полковник. — И виноват безмерно, и слишком опасен, чтобы оставить в живых. А вы что, — пожалели?
— Да нет, с чего бы…
— А если всё же надумали жалеть, вспомните, как он с вами в подвале посольства обошёлся. Вся жалость враз испарится.
Входная дверь распахнулась, и на площадку выглянул Ивашов.
— Пожалуйте обратно, господин полковник, — сообщил он.
— Что, передумал-таки умирать? — живо откликнулся Ефимов.
Ивашов осклабился и закивал.
— Передумал, как есть передумал! Беги, говорит, за начальником, скажи, что всё напишу. А сам чуть не плачет…
— Вот видите! — победно сказал полковник, глядя на Сергея.
В этот момент из глубины квартиры раздался чей-то сдавленный крик. Лицо Ивашова выразило сильнейшее недоумение.
— Эт-то что за…
Недоговорил, рванулся обратно в гостиную. Толкаясь плечами, следом за ним во входную дверь устремились разом все трое. На ходу Сергей свирепо выматерился. Ай да Фитч! Дождался, пока главные люди, как и обещалось, уйдут. Прикинулся сломленным и фактически послал одного из двух оставшихся за начальством — догони, мол, скажи, что всё напишу. А уж с последним, Дерюгиным, как-то разобрался… Каков негодяй! Но какой хладнокровный профессионал!
Дерюгин валялся на полу в гостиной и хрипел, держась за горло. Сам Фитч в этот миг, откинув тяжёлую штору, приплясывал у подоконника и буквально рвал ручку окна. Но та не поддавалась, — заело что-то. Бежавший впереди Ивашов схватил англичанина за плечо и тут же сильно получил под дых локтем. Скрючился. Оторвавшись от ручки, Фитч добавил ребром ладони по шее (Дерюгин рухнул) и затравленно огляделся.
— Сволочь! — взревел Ефимов, выхватывая револьвер.
Со страшно перекосившимся лицом англичанин вихрем метнулся к письменному столу и открыл верхний ящик. Быстро сунув ладонь, что-то нашарил… Сергей в невероятном прыжке перескочил через стол, схватил пресс-папье и занёс над головой Фитча.
Но мгновением раньше англичанин вырвал из ящика руку, вооружённую «смит-вессоном».
Сильно ткнул дуло в грудь Сергея.
С яростным криком спустил курок…
Портрет Александра Третьего кисти художника Белозёрова отличался от привычного парадно-официального изображения, как небо от земли.
Не было на самодержце мундира с эполетами и расшитыми золотом обшлагами, не сияла на широкой груди бриллиантовая россыпь орденов, не тяжелила голову с мощным лбом корона Российской империи. Сергей нарисовал Александра на природе, отдыхающим. Самодержец сидит на валуне, в ватном бушлате, перепоясанный широким ремнём. В огромной руке дымится папироса. Смотрит куда-то вдаль, а на лице вместо государственной озабоченности простая усталость. Непостижимым образом в облике хозяина земли Русской проступают мужицкие черты. Царь-сеятель, царь-пахарь. Царь-созидатель, достойный этого титулования неизмеримо больше, чем далёкий предок Пётр Великий.
Александр долго всматривался в свой портрет. (Сергей, затаив дыхание, ждал вердикта.) Наконец взял за руку жену, при сём присутствующую.
— Ну что скажешь, Мария Фёдоровна? — спросил с интересом.
— Что сказать… Это ты, Саша, — убеждённо ответила умная, любящая жена. — Какой есть, такой и на портрете.
— То-то и оно, что такой…
Повернувшись к Белозёрову, император произнёс негромко:
— Не подвёл!
И обнял Сергея.
Дня не прошло, как весь Санкт-Петербург уже знал, — государь настолько доволен портретом, что живописец Белозёров удостоен высочайших объятий. А через неделю Санчо Панса Фалалеев озабоченно сообщил: полку великосветских заказчиков прибыло изрядно, и непонятно, когда их всех рисовать. Сергей велел никому не отказывать, только выстроить очерёдность по ранжиру. Получилась роспись чуть ли не на год вперёд…
Сергей работал много, не жалея сил. Дело не в деньгах, — благодаря щедрости императора их хватало. Но работа отвлекала от горьких мыслей о событиях кровавой весны.
Возврат к мирной жизни после войны — дело не столь простое, как может показаться. Казалось бы, всё позади. Клыки Фитчу вырвали, звери его уничтожены. Главное, — покушение на императора сорвано. Таким образом, посольская миссия выполнена блестяще. Но всё же, всё же… Радость победы, — она тяжкая. Как забыть равнодушные глаза смерти, в которые пришлось заглянуть? Куда деть горечь от пролитой крови и безвинных жертв? Конечно, память милосердна. Спустя время она скроет пережитые боль и ужас, ярость и печаль. Скроет, — но не сотрёт. Раны телесные заживают, душевные — никогда.
И всё же работая, погружаясь в мир образов, Сергей чувствовал, что мало-помалу оживает, возвращается в привычное бытие, полное творчества и радости. Но, конечно, главной радостью и смыслом оставалась семья, — Настенька, дети.
Кстати, их уже трое. Не подвела супруга, родила ещё одного сына. Его назвали Петром в честь генерала, и Черевин стал крёстным отцом. На крестинах, слегка конфузясь, то и дело утирал слёзы, а во время праздничного обеда к удивлению гостей и хозяев почти не пил, ссылаясь на годы и пошатнувшееся здоровье.
Рассказ о страшных событиях, случившихся в доме, Настенька по возвращении из Непрядвино приняла со свойственным ей мужеством. Сергей сломал голову, пытаясь придумать, как бы утаить весь этот ужас от жены, но так и не придумал. Солдаты из хозяйственного взвода, отряжённые Ефимовым, отмыли кровь и вообще привели дом в полный порядок, — тут всё нормально. Как, однако, объяснить исчезновение Кондратия с Фросей, столько лет прослуживших Белозёровым? Пришлось рассказать… Вот тут Настенька разрыдалась. Сергей умолял подумать о будущем ребёнке, успокоиться, не лить слёзы, — людей-то уже не вернёшь… Сделал, что мог: погибших слуг отпели и похоронили достойно, а сверх того осиротевшие семьи получили щедрую помощь.
Немного успокоившись, Настенька заявила, что должна непременно поблагодарить капитана Жукова, спасшего Сергею жизнь. К тому времени капитан, к счастью, идущий на поправку, находился в лечебном отпуске. Их с Ефимовым Сергей пригласил на ужин, познакомил с семьёй, и вечер удался на славу. Один из тостов полковник провозгласил за Сергея, за его мужество и самоотверженность, за офицерский долг, который бывший поручик отдал сполна, — даром, что уже много лет носит штатское. То ли в шутку, то ли всерьёз добавил: «Коли рисовать надоест, ступайте к нам, Сергей Васильевич. Вы нам подходите. Хорошее место гарантирую. Спокойную жизнь, увы, нет…» Настенька и Авдотья Семёновна одновременно всплеснули руками. «Шучу, шучу! — тут же отработал назад Ефимов. — Такого художника использовать на службе, — это всё равно, что микроскопом гвозди заколачивать. Не по-хозяйски!»
В курительной комнате, без женщин, за рюмкой коньяку вспоминали недавние события.
Перед встречей с Фитчем квартиру обыскали и револьвер в ящике стола, конечно, обнаружили. Оставив на месте, патроны из барабана прибрали. Собственно, можно было бы изъять и «смит-вессон» целиком, но Ефимов решил иначе, —
