Прощевайте покудова, даст Бог, свидимся. А то и в гости с Гришкой Сухановым заявимся на крестины маленького Никитушки. – И добавил через малое время: – Ежели Гришка в этой сече уцелел и ушел с Романом Тимофеевичем.
Мужчины обнялись троекратно, Еремей легко при своем весе вскочил в седло, тронул пятками и поехал. Шагов через двадцать обернулся и громко сказал, обращаясь к княжне Лукерье:
– Луша, и за меня поцелуй княжича Никитушку, как явится на свет Божий!
– Себя береги, Ерема! Поклон от меня браткам названым Роману да Ибрагимке! Скажи, что люблю их и вовек не забуду! А доведется такому случаю, что надобно будет тебе или браткам укрыться от сыска Разбойного приказа, пробирайтесь к Калуге, неподалеку там знаемое местными крестьянами урочище по названию Тихонова Пустошь. От нее на закат солнца верстах в десяти на левом берегу Оки и будет имение князей Мышецких! А если от Калуги лодкой решите добираться, то вверх по течению плыть верст пятнадцать или чуток побольше. Запомнил, Ерема?
– Запомнил, княжна Луша, все запомнил! – громко отозвался Еремей. – И браткам твоим названым обскажу, и сам явлюсь, коль некуда будет дальше укрываться!
– Бог вам в защиту, Ерема, и ратного успеха атаману! – Княжна Лукерья приподнялась в седле, помахала рукой верному товарищу, почувствовала, что на глаза наворачиваются жгучие слезы навечного расставания. Она перекрестила Еремея Потапова, и тот исчез из вида, а вскоре и треск сухих веток под конскими копытами стал совершенно не слышен.
Протяжно вздохнув, словно понимая, что простился со своим другом, можно сказать, навсегда, Михаил поднял голову, чтобы по солнцу определить время – было уже за полдень. Со стороны уреньского городка не слышно ни выстрелов, ни криков.
– Выйдем на опушку, – решил Михаил и пояснил: – Надо осмотреться, ушел воевода Борятинский из городка или стоит в нем всей ратной силой, не погнался обозом за атаманом Ромашкой.
Княжна Лукерья украдкой вытерла влажные ресницы, заботливо глянула на притихшую Дуняшу, спросила, не устала ли она?
– Не устала, но страх как кушать хочется, – вырвалось у девицы чистосердечное простодушное признание, она украдкой вскинула глаза на стрелецкого сотника, смутилась. – Еще за Данилушку мне боязно – такая сеча свершилась, а он после ранения еще и не поправился как следует. Могли и в плен ухватить, тогда повесят, как вешал лютый князь Иван Богданович казаков около Синбирска! И Данилушку моего грозил, как изловят, повесить перед окнами!
– Даст Господь, уцелеет твой стрелец. Вы тут сами перекусите, а я бережно наведаюсь к опушке, – решил Михаил, поинтересовался, есть ли у Луши пистоль на непредвиденный случай.
– Вот в приседельных карманах два моих, один взят у воеводского доглядчика Алешки, а два взяты у побитых драгун. Еще один достался Еремке вместе с поводным конем.
– Да где же вы успели схватиться с драгунами? – поразился Михаил, не веря ушам своим.
– Трое драгун наскочили на нас в лесу по дороге к Уреньскому городку, – княжна Лукерья приободрилась, с долей хвастовства пояснила. – Думали пампушек розовых с маком поесть, да теперь на том свете на сковородке раскаленной языками угольки слизывают!
– До конца дней своих не перестану я на тебя дивиться, радость моя. Не-ет, ты не слабая горлинка, ты у меня отважная орлица! Орлица, готовая крепко биться за свое гнездышко! – Михаил поцеловал княжну Лукерью в щеку, соскочил с коня на землю, присоветовал: – Проверьте заряды у пистолей да сидите тихо, чтобы зверь двуногий ненароком не обнаружил вас и не поднял тревоги. Я на опушку мигом схожу, вы и перекусить не успеете.
В Уреньском городке дымились пять или шесть подожженных изб и часть засечных строений у проезжей башни. По узким улочкам сновали немногие оставшиеся дома жители, что-то растаскивали и переносили с места на место. Михаил присмотрелся внимательнее и догадался – по приказу воеводы Борятинского жители собирали убитых, по домам разбирали своих родных и знакомых для похорон, отдельно у церквушки размещали раненых, а мертвых, особенно много из проезжей башни, выносили за край городка, где десяток мужиков спешно рыли большую могилу. Попутным ветром то и дело доносило тоскливое завывание слободских собак, по-своему оплакивающих погибших в сражении хозяев, а над слободой в великом множестве кружились крикливые вороны, надеясь на кровавое пиршество.
– Боже мой! Сколько казаков вынесли из проезжей башни! Можно подумать, она мертвыми наполнена до самого верха! – ужаснулся Михаил, представив, какая резня шла в той башне при штурме ее московскими стрельцами. – Не думаю, что победа далась воеводе малой солдатской кровью. Видно, казаки дрались до последней возможности.
Внимание Михаила привлекла импровизированная виселица – на срезе крыши ближней к нему угловой башни городка висело босоногое полураздетое тело. Когда из-за тучи выглянуло на минуту солнце, Михаил отчетливо различил в повешенном военного человека – на нем были брюки военного покроя, а не мужицкие просторные штаны.
– Невероятно! – Михаил невольно перекрестился. – Это же капитан Тимофей Бороноволоков! Изловили-таки его воеводские псы! То-то возликовала душа окольничего Юрия Никитича! Поди, за свое давнее злодеяние побаивался скрытной мести со стороны храброго капитана! Сказывал мне Тимофей, что лет с десять тому назад окольничий Борятинский неправедно отнял у родителя Тимофеева изрядную долю сенокосного луга, отчего Бороноволоковы и вовсе не могли в грядущую зиму наготовить сена и прокормить скотину, которой и было-то всего четыре коровы да три лошади. Правда, было и овечье стадо в два десятка голов, да все это в зиму пришлось порезать и продать, отчего хозяйство мелкопоместного дворянина Бороноволокова и вовсе пришло в крайнюю бедность…
Зато теперь, во спасение греховной души своей, воевода в церкви свечку толстую поставит и спать будет спокойно, – продолжил со злостью шептать Михаил, наблюдая за суетой в городке. – Ништо-о, Бог даст, доберется и до тебя батюшка атаман Степан Тимофеевич! Не так ли и ты, воевода, будешь висеть на пеньковой веревке, либо слетишь с высоты раскатной башни, как кувыркнулся астраханский воевода Прозоровский, казнивший посланцев Разина в город с призывом сдать город и не проливать людской крови!
Одну только радость и увидел Михаил, разглядывая полуразрушенный городок: драгун в нем не было, и стрелецкие полки тоже ушли в крымскую сторону.
– Стало быть, воевода поспешил следом за уходящими казаками. Но куда отступил Ромашка? В какую сторону метнулся после отступления от реки Урени? К реке Суре? А может, к реке Барыш? Или по реке Урени вниз спустится, к Усть-Уреньской слободе?
Недолгое раздумье привело Михаила к твердому решению – уходить отсюда надо по северной стороне, потому как воевода Борятинский наверняка погнался за казаками в южном направлении.
– Только бы скорее миновать эти места, где
