– Нет, Авраам, – Якоб разозлился на старика, но виду не подал. – Видно, Богу так угодно было. И потом, я же говорил, что на помощь подоспел, когда уже все кончилось.
– Ну да, – кивнул старик, – ты говорил. Запамятовал я. Видно, старею. Ладно. Ступай себе с Господом, Якоб бен Изафет, – и побрел прочь.
Поморщился воин, вслед Аврааму глядя, а когда фигура старика растворилась в ночи, плюнул досадливо.
– И чего ему не спится? – сказал зло. – Чего все вынюхивает?
И если бы кто-нибудь мог увидеть сейчас глаза телохранителя, то наверняка бы догадался, что все эти годы Якоб и Авраам тихо ненавидели друг друга.
Никак не мог простить старый ребе, что Якоб занял место его погибшего сына. Все подозревал в чем-то воина, все пытался сунуть нос в дела телохранителя. Только и Якоб был непрост. В открытую драку с Авраамом не лез, но и в долгу не оставался. Старался подальше убрать старика от кагана. При случае нашептывал Иосифу о том, что состарился ребе, что давно на покой пора Аврааму, а на его место кого помоложе посадить нужно. Посговорчивей.
Вот только каган уговорам этим не сильно поддавался. Знал он Авраама бен Саула еще с тех времен, когда сам юнцом был. Дружили они, доверяли друг другу, вместе росли, вместе охотились, вместе по молодухам бегали, вместе и заговор против отца каганова замысливали. Потому и не слушал каган своего телохранителя, отмахивался от нашептываний его. Больших трудов стоило Якобу хотя бы на время от Авраама избавиться. Уломал он Иосифа отправить старого ребе на поиски нового шада. Уговаривал с умыслом. Надеялся, что в дороге зачахнет старик, не перенесет дальнего пути, а может, кто по лихости к сыну убиенному старика отправит. Но Авраам вернулся. Крепким старик оказался – и сам приехал, и шада привез.
Встряхнул головой непокрытой Якоб, отогнал заботы и мысли дурные, шлем надел и домой поспешил. Устал за эти дни, сильно устал. Только и дома он не сразу покой нашел, прямо с порога ему заботу отыскали. Правда, забота эта приятной оказалась.
Привратник от него принял меч с доспехами и радостно сообщил, что поутру из Булгара управляющий вернулся. Да не с пустыми руками, а с прибылью. Исполнил он приказ Якоба, привез то, что ему хозяин велел, и теперь ждет не дождется, чтобы гостинец показать.
– И где он? – спросил Якоб.
– В зале гостиной дожидается.
– Вели мне воды согреть, поесть подай и вина побольше, – распорядился воин и поспешил с управляющим повидаться.
Зала гостиная была небольшой. Не любил Якоб гостей, да и сам по чужим домам не ходил. Многие хотели к телохранителю каганову поближе быть, подластиться к нему пытались, дорогими подарками одарить, только понимал воин, что нельзя слабину давать, а то сядут на шею богачи итильские, заставят интриги плести, начнут волю ему свою навязывать, и не отбрыкаешься потом. Не по нраву это было Якобу. Дикарем в горах рос, и придворные тонкости ему чужды были. За то и любил его каган, а воин от подарков не отказывался, но и близко к себе никого не подпускал. За три года друзьями так и не обзавелся, потому что знал: дружба, на выгоде и интересе общем замешанная, крепкая на вид, но только в любой момент смертной враждой обернуться может. Да и времени у него свободного мало было, редко его каган от себя отпускал. А в те мгновения, когда у него роздых случался, он старался в одиночестве быть. И жизнь такая его вполне устраивала.
Влетел в залу Якоб, головой закрутил, не сразу разглядел своего управляющего. Свернулся тот у очага клубком, словно котенок, шкурой барсовой накрылся и спит. Устал, видно, с дороги, вот и сморило его. Воин и сам едва под собой ноги чуял, но охота, говорят, хуже усталости любой бывает. А Якобу охота было. Ой, как охота. Растолкал он придремавшего.
– Нафан, слышь, Нафан, – говорит, – ты привез?
– Что? – не понял тот спросонья, кто это к нему пристает, отмахиваться начал.
– Вставай, говорю! – не на шутку рассердился Якоб.
– А-а-а, – продрал глаза Нафан и испуганно уставился на воина. – Это ты, хозяин?
– А кто же еще?!
– Ты прости, хозяин, – Нафан поспешно вскочил и зашатался.
– Да ты пьян?
– Нет, хозяин, даже росинки во рту не было, – старался Нафан поскорее в себя прийти.
– Так чего же ты тогда?
– Ну, ведь усталость сморила. – Управляющий себя в руки взял, глаза продрал, но дышать старался в сторону, чтоб хозяин винный дух не учуял. – Я же не евши, не спавши к тебе спешил, вот и утомился.
– А то, что привез, тоже голодом и жаждой заморил?
– Нет, – помотал головой Нафан. – Все в целости и сохранности. Я над товаром, как наседка над цыплятами, трясся.
– То-то я смотрю, тебя и сейчас трясет.
– Я же говорю, что утомился сильно.
– И где же она? – От нетерпения Якоб треснул управляющего по затылку.
– Вот ты, хозяин, дерешься, – Нафан сразу очухался и даже протрезвел вроде. – А я тебе не одну, а сразу трех привез.
– Как трех? – удивился Якоб.
– А вот так, – гордо ответил Нафан, и его снова качнуло. – Выторговал, и лучше не спрашивай, через какие муки мне пришлось пройти, чтобы добыть для моего хозяина этот первосортный товар, – горько вздохнул Нафан и рукавом вытер нечаянно навернувшуюся слезу.
– Ну а трех-то зачем?
– Я же хотел, чтоб выбор у тебя был, – притворно всхлипнул управляющий. – А в благодарность только затрещины.
– Наверное, кривые какие-нибудь? – хмыкнул воин и хотел снова наподдать слуге.
Но тот ловко увернулся, проскочил под рукой Якоба и посеменил к двери, ведущей в покои для слуг, распахнул их и крикнул в темноту:
– Эй, давайте их сюда! – А потом повернулся к хозяину и сказал: – Почему же кривые, очень даже ровные. Да ты сам сейчас увидишь.
Замер Якоб, в темноту уставившись, а у самого сердце вдруг заколотилось бешено – кажется, мгновение, и сейчас через горло выпрыгнет. Напрягся воин. Ждет.
Долго он этого ждал, три года целых.
Хорошо воину в Итиле жилось под крылом кагана Хазарского, лишь только одна печаль его мучила. Молодость свое брала, и порой по ночам начинал Якоб томиться. Сны к нему приходили такие, что по утрам просыпаться было стыдно. И от обольщения ночного ходил он потом целый день мрачнее тучи. Знал Якоб, что стоит ему только слово сказать или хотя бы намекнуть, как тут же под него придворные лизоблюды дочерей своих и жен подсовывать начнут, но это снова в зависимость попадать.
К непотребным женщинам, что возле пристани Рассвета ублажали купцов заезжих, ему тем более ходить не хотелось. Почему-то эти ярко размалеванные девицы, настырные и жадные, никаких чувств не вызывали в нем, кроме брезгливости. Можно было обзавестись служанкой податливой, но, вот незадача, сколько ни выискивал управляющий на рынке Итиля рабыню поприятней, ничего у него не получалось. С окрестных степей привозили в столицу Великой Хазарии женщин: трудолюбивых, исполнительных, безропотных, но кривоногих, некрасивых и глупых, только и умели они, что ноги раздвигать, а Якоба это не прельщало.
