– Что там у них деется? – спросил меня гридень, когда я дверь за собой поплотнее прикрыл.
– Там дела государственные решаются, – ответил я воину. – Княгиня велела никого не пускать.
Долго мне пришлось жену дожидаться. Вышел я из терема, у крыльца постоял, а потом на конюшню заглянул. С Кветаном повидался, за жизнь поговорили, хмельного откушали, а я все никак от увиденного и услышанного в горнице княжеской отойти не мог. Через Любаву с матушкой через столько лет свиделся. Такое сразу не отпускает – и жуть берет, и на сердце радостно. А еще слова матушкины меня встревожили. Об отце она пеклась. Как домой вернемся, я с ним поговорю. Понять он должен, что одиннадцать лет минуло со дня позора нашего, переменилось многое, и старые обиды позабыть пора. Нельзя вперед идти, коли прошлое на ногах гирей пудовой висит. Думал я так, чарку со старшим конюшим за процветание Земли русской поднимая, и не знал в тот миг, что с отцом разговор этот отложить придется.
Любава из терема выбралась чуть жива. По всему видно, что устала смертельно. Я ее под руку подхватить успел, а то бы упала без сил.
– Пойдем, Добрынюшка, до дома, – устало сказала она. – Мне отлежаться надобно.
– Как там?
– Тебе княгиня в дорогу собираться велела. Завтра с утра в Чернигов выезжай, весть Святославу неси, что будет у него наследник.
– Значит, получилось все?
– Да, – зевнула Любава. – Сумели мы и Преславу, и ребятеночка из Марениных объятий вырвать, смогли безглазую перехитрить. Уж и не знаю, к добру это или к лиху великому. Не смирится Смерть с тем, что у нее добычу законную отняли. Все равно свое наверстает сторицей. И еще: ребенок у Святослава будет единственный. Второй беременности Преслава не переживет.
– Ты мне вот что скажи, – приставал я к жене, пока мы с Горы в Козары спускались. – Как же ты со знаниями своими, с могуществом таким, в полон к хазарам пошла?
– Как маленький ты у меня, – грустно улыбнулась Любава. – Ты же силу мне вместе с веточкой принес. Или запамятовал? Так случилось, что на мои знания умение матушки моей легло и твоей любовью утроилось. Да будь у меня хоть частица того, что теперь имею, разве же я допустила бы, чтоб ты за мной полмира проехал? Преданность твоя и нежность бескорыстная меня питают, любый мой. – Остановились мы посреди дороги, поцеловались горячо, а народ мимо по своим делам идет да за нас радуется.
– Ох, чего это мы? – отстранилась от меня Любава. – Люди же смотрят.
– И пускай смотрят, – прижал я ее к груди.
– Погоди, – она глаза зажмурила и вздохнула тяжело. – Совсем я из сил выбилась.
– Пойдем-ка домой поскорей, – сказал я ей, – а то ты на ногах уже не держишься.
– Да, – согласилась она. – Голова что-то кругом пошла. Идем.
И мы, взявшись за руки, словно дети малые, поспешили на Соломоново подворье.
– Девки, – кликнула она сенных. – Хозяина в дорогу собрать нужно. Ему завтра рано поутру в Чернигов отправляться. Крупы да сухарей положите. Мяса вяленого из подклети достаньте. Велизара, – сказала она Глушилиной жене, – на тебя вся надежа. Ему седмицу целую в пути быть.
– Не беспокойся, Любавушка, не отощает, – сказала ей ключница. – Я княжича, словно мужа родного, в путь снаряжу.
– Пойду я, любый мой, прилягу, – шепнула мне жена.
– Ложись, отдыхай, – поцеловал я ее в щеку. – А мне еще сбрую оглядеть надо, у коня подковы обстукать и с отцом поговорить.
Скрылась она в избе, а я перво-наперво пошел в тот уголок укромный, что батюшке так приглянулся. За одрину завернул – нет отца. Может, он в дом ушел? Темнеет уже, солнышко к закату клонится, вот он на отдых и отправился. Я к нему в опочивальню – и там никого. Значит, на кухарню завернул – мы-то целый день в тереме, проголодался небось. Я тоже поесть не против, хоть с Кветаном на конюшне закусил, а все равно в животе урчит. Но у кухарей отца тоже не было, и, говорят, он ныне туда не заглядывал.
«Где же он?» – подумалось.
Вышел я во двор. Вечереет. Мальчонка дворовый квочек в курятник загоняет. А петуху отчего-то на насест не хочется – крыльями хлопает, гребешок у него кровью налился, на мальчишку наскакивает, норовит его в ногу клюнуть. Но малец нападки стойко отбивает. Старается кочета в отместку пнуть. Война у них в самом разгаре, а тут я с расспросами.
– Мирослав, ты отца моего не видел?
– Как же не видел, – малец в ответ. – Как только вы на Гору отправились, так он котомочку за плечи закинул, зипун теплый захватил, со мной попрощался, кобеля за ухо потрепал и тоже ушел.
– Как же так?! – растерялся я. – Куда же он?
– Он ничего не сказал, – Мирослав все же поддел петуха носком лапотка. – Ага! Получил, Горыныч!
Кочет взлетел вверх, раскрылился смешно, хлопнулся оземь, вскочил на ноги, оглянулся поспешно на своих квочек. Те сделали вид, что не заметили позора своего предводителя. А петух задрал клюв, воинственно тряхнул гребешком и с гордым видом – точно это именно он победил в схватке – зашагал в сторону курятника.
«Чего ж это он учудил? – подумал я об отце. – Зачем ушел? – а потом запоздало: – Что же я ему плохого сделал?»
Полночи я отца по посадам искал, даже на Гору к городским воротам поднимался. Испугался, что ему в голову взбредет в одиночку град штурмом взять, но его и след простыл.
Поутру я Любаве о напасти нежданной рассказал.
– Ничего дурного с батюшкой твоим не случилось, – попыталась утешить она меня.
– Это я знаю, – сказал я ей. – Догадываюсь, куда он направиться мог, и это меня особенно страшит. Обещал Ольге, что отец на подворье нашем останется, а вот оно как выходит. Если отец с хоробром встретятся, беды не миновать.
– Не кручинься. Поезжай к Святославу, а как вернешься, тогда и решать будем, как с этим лихом лучше поступить.
– Тебе бы тоже Микулу проведать не помешало. Мало ли что теперь случиться может.
– А Малушку ты хочешь одну здесь оставить? – спросила Любава. – Нет уж. Я здесь возвращения твоего подожду.
– Ох, отец, – с тяжелым сердцем я из Киева выехал.
Всю дорогу у меня душа не на месте была. Судил да рядил, как же мне теперь жизнь свою строить. Как Долю перехитрить? Как невозможное совершить, чтобы лед и пламень друг друга не уничтожили?
Так задумался, что, когда волки из лесу выскочили, я их и не заметил даже. Очнулся от дум, когда конь на дыбы поднялся и заржал испуганно. Повод я натянул, осадил жеребца. На вожака серых разбойников так взглянул, что тот остановился и глаза желтые отвел.
– Пошли отсюда! – прикрикнул я на волков.
Заскулил вожак и поспешил прочь стаю увести. Проехал я мимо, а они стороной прошли. То ли сытые, то ли от меня в тот миг такое исходило, что волки предпочли добычу в другом месте поискать.
