Дымовая завеса - Валерий Дмитриевич Поволяев

Широков остановился у столба, к которому было прикреплено набранное на пишущей машинке — редкость в наши дни — объявление: «Собачьи бои. Приглашаем все породы».

— Собачьи бои, — прочитал он вслух, — все породы. — Под глазом у него задергалась какая-то мелкая жилка, через несколько мгновений дрожь улеглась. — Собачьи бои, — прочитал он снова и, хмыкнув что-то неопределенное, прошел по припыленной жесткой тропке к небольшому загону с гостеприимно распахнутой дощатой дверью.

Сам загон тоже был дощатый — сколочен по принципу забора, доска впритык к доске, дверь охранял плечистый господин с широкой челюстью, разрезанной глубокой поперечной ложбиной, других примет, на которые можно было бы обратить внимание, у господина не было, кроме, может быть, театрального чепрачка, спадающего сзади на шею.

Чепрачок был связан из четырех десятков жидких курчавых волосков и перетянут цветной дамской резинкой.

— Почем билет? — поинтересовался Широков.

— Берем по штуке, — лениво отозвался чепрачок. — Собачьи бои — зрелище редкое.

Широков достал из кармана зелененькую «штуку» — тысячерублевую бумажку и, не колеблясь, отдал чепрачку. Может быть, эти деньги пойдут на корм собакам — все польза будет животному миру… Очень хотелось, чтобы так оно и было.

— Правильно поступил, камрад, — сказал чепрачок, — такого ты даже в Большом театре не увидишь. Не говоря уже о Малом.

Однако! Широков не выдержал, усмехнулся: вона, в этой глуши даже незапатентованный чепрачок, который еще вчера был занюханным трактористом в каком-то малоразвитом среднеазиатском хозяйстве, где, кстати, работали и немцы (иначе откуда взяться слову «камрад»), знает, что есть Москва, а в ней — два театра, самых главных в стране, Большой и Малый. Впрочем, в стране уже бывшей, Советского Союза нет, успешно развалили…

Чепрачок удивленно распахнул свои маленькие черные глаза — клиент, не задумываясь, выложил «штуку», а в загон зайти и занять место не торопится, медлит… А чего, спрашивается, медлит? Может, в этом кроется какая-нибудь подстава?

Но какая подстава может грозить бизнесу бывшего колхозного тракториста? Ни один милиционер, даже самый злобный, к нему не придерется, не сможет просто — зацепиться будет не за что, ни одного сучка нет.

— Чего не проходишь, камрад? — спросил чепрачок. Тон его голоса был не только удивленным, но и обиженным: ему показалось, что человек этот усомнился в подлинности собачьих боев, черные глаза-маслины у него сжались, становясь маленькими, словно две спелые ягоды-смородины.

Широков молча прошел в загон.

В деревянном загоне был сколочен еще один загон, меньше размером и ниже, с защитным заборчиком — как понял Широков, заборчик был сделан специально, чтобы какой-нибудь ополоумевший пес не мог вместо врага своего — другого пса, — броситься на зрителей.

Народа в загоне набралось уже довольно много. Широков покачал головой: не думал, что столько бездельников вместо того, чтобы зарабатывать тугрики на реке, добывать рыбу, вязать неводы и обеспечивать свои семьи едой, могут сбиться в загоне, чтобы поглазеть на собачью кровь… Тьфу! Впрочем, тьфукай не тьфукай, он сам такой же, ничем не лучше возбужденно галдящих мужичков, столпившихся у защитного забора.

Хотя все-таки не такой, как они — капитан-пограничник Широков отслужил свое, недавно вышел в штатские. Или в «штрюцкие», как когда-то любил выражаться писатель Куприн Александр Иванович. На границе в его отряд, называемый ныне просто отделом, пришел новый начальник и решил, что Широков ему не нужен — стар уже, дескать, остроту нюха потерял, так что пора переселяться на огородные грядки. Имелись и другие причины.

Оформил Широков бумаги и переселился. Хотя огорода у него не было. Как и жены не было: Анечка Широкова погибла двадцать лет назад в Средней Азии, когда на заставу их налетел отряд ваххабитов. Хотели басурмане превратить заставу в яичницу, да только из затеи той ничего не вышло.

Застава потеряла половину своего состава, но границу удержала и сама удержалась. В бою том неравном погибла и жена замбоя — заместителя начальника заставы по боевой части Олега Широкова.

Вторую жену Широков себе не нашел — таких, как Анечка, на белом свете больше не было, — так и остался он холостякующим вдовцом.

В уши назойливо полезли обрывки разговоров — в основном, на собачью тему, эмоциональные возгласы, всхлипывания, перешептывания, мат, ахи, чохи, бормотание под нос… «Цирк, и только, — невольно подумал Широков и отошел от заборчика, — не хватает лишь попугаев, играющих на дудках, крокодила, раскуривающего вонючую сигару, и говорящей лошади…»

В загоне имелась и «артистическая» комната — совсем маленькая, прочная, с калиткой, запирающейся на деревянную вертушку. Около калитки этой стоял дюжий белобрысый мужик в засаленной теплой шляпке, едва державшейся на его макушке, и мял в здоровенных конопатых руках кожаный поводок.

На поводке сидел, чуть сгорбившись, крупный, с недоумевающей физиономией и растерянными глазами пес, — как определил Широков, овчарочьей породы, но не чистой, — являл собою смесь среднеазиатской овчарки с овчаркой русской. И с теми и с другими Широкову доводилось иметь на границе дело. Собаки умные, послушные, в отличие от «двортерьеров» и комнатных шавок никогда не оставляющие своего хозяина в беде.

Масть у пса была сложной, двухцветной: низ волоса был темнее, верх светлее. Еще у пса было что-то от волка, но что именно — без компота, разбавленного стаканом водки, не разберешь.

Даже опытные спецы-кинологи и охотоведы не всегда могут отличить собаку от волка, особенно, если зверь двухпометный, имеет примесь собачьей крови и наоборот… Иногда на глаза попадается матерый, дородный, с накачанным телом и беспощадным желтым взглядом волк… Естественно, всякий охотник сразу хватается за оружие — волка упускать нельзя.

А потом, когда зверь уже лежит, дергает лапами, отходя в верхний мир, начинает народ разбираться, что к чему, оказывается — это собака, а не волк.

Точно породу можно определить только по длинному остевому волосу, растущему на холке. Надо выдрать несколько волосков и тщательно рассмотреть их, Если на волосе внизу присутствуют три полоски, значит, это волк, если полосок две — собака.

Других отличий нет, только это — вот как, оказывается, близки звериные души, собачья и волчья. Еще их отличает, конечно, ненависть, которую волк испытывает к собаке.

Ненавидит он ее за то, что ушла собака из общей стаи к человеку, нырнула под его крыло, вот и считает волк это предательством. И собака поджимает хвост, боится волка — тот в любой миг может ей отомстить за прошлое и всадить клыки в горло.

Очень непростые отношения сложились у собаки с