Юлька разозлилась.
– Вот уж не знаю! Да и плевать мне на это. Правда, плевать! Ты лучше подумай, как нам быть дальше.
– Ладно, – сказал Матвей и стал думать. Через минуту спросил:
– Сколько, интересно, гробов влезает в машину?
– В машину? Тридцать четыре.
– А тридцать шесть нельзя всунуть?
– Думаю, можно. Только зачем?
– Их в морг возят?
– В морг. Он, кажется, где-то на Профсоюзной.
– А Генка – что, идиот?
– Вроде, нет. А что?
– Да, так. Ничего.
– Нет, говори! Что?
– Твою мать! Накладная выписывается на тридцать четыре гроба. В машину грузится тридцать шесть. Ну, или, например, сорок. Гаишники при проверке едва ли будут их пересчитывать, ты сама понимаешь! За тридцать четыре гроба директор морга платит Мишкиному начальнику, как обычно, по документам. За остальные – Мишке и Генке, но, разумеется, подешевле процентов на двадцать пять. Таким образом и ему получается хорошо, и им охренительно. А тебе – процент за идею.
– Так ты об этом думал всё это время? – оторопела Юлька. Матвей кивнул.
– Классная мысль, правда?
– Иди ты в жопу! – вскричала Юлька, поднявшись. Сняв с себя полушубок, она швырнула его Матвею, – ты просто тварь какая-то! Идиот, а не человек! Пошёл вон отсюда!
– Ладно, пойду.
Сказав так, Матвей погасил окурок и встал. Начал надевать полушубок. Юлька заплакала.
– Что ты плачешь, дура? – вспылил Матвей, – тебе в любом случае нужны деньги! Я их нашёл! Какие ко мне претензии?
– Никаких, – ответила Юлька, не прекращая реветь, – я просто устала. Матвей, я очень устала! Всю ночь таскала эти гробы. Извини, пожалуйста.
– Хорошо. Иди, отдыхай. Потом позвони мне. Завтра я, кстати, буду целый день дома. Менты просили завтра не выставляться. Сказали, мэр будет проезжать по Большой Семёновской.
Оглядевшись по сторонам, Матвей вынул из кармана коротенький карандаш, поднял валявшийся на полу обрывок чайной коробки и написал на нём телефон. Утирая нос, Юлька запихнула клочок под бинт на больной ноге. Потом обняла Матвея, крепко прижавшись к его груди.
– Спасибо! Пока.
Он провёл рукой по её спине. Почувствовав под футболкой, насколько она худая и как ей холодно, сказал:
– Ужас! Беги, что-нибудь надень.
Закрыв за Матвеем дверь, Юлька поднялась на второй этаж. Сонька с Мишкой спали. Хотела Юлька втиснуться между ними, но её взгляд упал на гитару. Она взяла её, перешла в рабочую комнату и уселась на подоконнике, свесив ноги. Она играла четыре часа подряд, заглушая боль. И боль отступала. Юльке было неловко из-за того, что она окрысилась на Матвея. Он ведь не виноват, думала она, что его характер сформировался в нынешнюю эпоху, когда практически всё продаётся и покупается. Но он при этом не оставляет Маринку с её проблемами и психозами.
От последней мысли Юльке стало ужасно. Её саму никогда никто не любил как женщину, хоть она была хороша собой, не в пример Маринке, и во всех смыслах более развита. Никогда. Никто. Гитара стонала блюз. Форточка была приоткрыта. Люди, шагавшие мимо особняка, поднимали головы.
За обедом, который происходил поздним вечером, Сонька не отрывала от Юльки глаз. Наконец, спросила:
– Что у тебя с лицом?
– А что у меня с лицом?
– У моей столетней прабабки такое было, когда она траванулась газом, высунулась в окно подышать да вывалилась с десятого этажа прямо под колёса автобуса.
– А потом пьяный врач забыл в ней пинцет и сказал: «Фигня, ещё поживёт!» – предположил Мишка.
– Устала я, – объяснила Юлька. С трудом доев макароны с жареной колбасой, она поднялась, дошла до стола, и, вытянувшись на нём, сложила на груди руки, как отпеваемая. Ей необходимо было сосредоточиться. Но она увязла в воспоминаниях, словно лошадь в степной грязи – по самые стремена.
Она – вновь на мраморной лестнице, по которой так звонко цокают каблучки. Её каблучки. Она идёт по ней вниз – совсем ещё юная, при погонах, в синем мундире. Сотни людей встречают её улыбками, что-то ей говорят. Она отвечает. А вот опять шестьдесят восьмая, с её длиннющими коридорами и орущим медперсоналом. А вот уже другая больница. В ней медработники не орут, но иногда бьют, пристегнув к кровати ремнями. А вот – барак…
– Сыграй что-нибудь, – попросила Сонька. Она пила с Мишкой кофе.
– Нет, не могу. У меня нога ужасно болит.
– Ну, тогда лежи. Действительно, у тебя снизу на бинте что-то проступило. Может, мне в аптеку сходить за антибиотиками?
– Не нужно. Такое уже бывало. Откуда здесь можно позвонить?
– Да из ателье, – сказал Мишка.
– А где оно?
– Справа, через дом, за детской площадкой.
Была уж ночь. Кончив трапезу, Мишка с Сонькой укрыли Юльку старенькой телогрейкой и начали играть в карты. А лошадь всё продолжала месить копытами грязь, пока, наконец, не выбралась на утоптанную дорогу. Бледное лицо Юльки вмиг зарумянилось. Сказать лучше, оно покрылось красными пятнами.
– Сонька!
– Да?
– Ты можешь орать немножко потише? Я буду спать.
– Тебе ничего не нужно?
– Нет.
– Хорошо.
И Юлька уснула. На другой день она встала первой. Было десять утра. Поспешно одевшись, она разбудила Мишку, чтоб он закрыл за ней дверь, спустилась с ним вниз, и, прополоскав рот, отправилась в ателье. Ногу ей пришлось приволакивать, чтобы не содрогаться от боли при каждом шаге. Светило солнышко. Ателье, действительно, было рядом. Тётка, листавшая за столом глянцевый журнал, сразу поняла, что тощая хромоножка с ввалившимися глазами явилась не для того, чтоб сделать заказ.
– Вам что?
– Можно позвонить?
Телефон стоял на столе. Но тётка, ещё раз пройдясь по Юльке рашпильным взглядом, сухо ответила:
– Таксофон – на улице.
И опять уткнулась в журнал.
– Я – из гробовой, – промямлила Юлька, хлюпая носом, – с Мишей работаю.
– А! Звоните.
Одной рукой опираясь о край стола, Юлька дотянулась до телефона, подняла трубку. И – положила её на место. Она вдруг с ужасом вспомнила, что обрывок бумаги с номером – под бинтом на больной ноге. Пришлось ей сесть в кресло и снять ботинки, брюки, колготки. Приёмщица наблюдала за нею молча. И без эмоций. Видимо, с Мишкой кто только не работал. Достав бумажку, Юлька оделась, вновь подошла к столу и набрала номер. Матвей взял трубку не сразу.
– Да, – сказал он.
– Привет. Это я.
– Ты где?
– В ателье. Ну, здесь, на Ухтомской.
– Знаю. Ты хочешь встретиться?
– Да, есть план.
– Хорошо. Я буду около гробовой часа через полтора.
– Угу.
Поблагодарив тётку, Юлька вышла на улицу. Небо стало ещё яснее. Мороз был градусов пять. Увидев детей, резвившихся на площадке, Юлька заплакала. Дети взглянули на неё с удивлением. Мамы подошли ближе к ним. Пришлось ускорить шаги. Это было больно, но того стоило.
Не успела Юлька выйти на тротуар, как к ней подрулил с Ухтомской синий «УАЗик». Правая дверь его распахнулась. На асфальт спрыгнул сержант с монгольским лицом.
– Ваши документы, – пробубнил он, обращаясь к Юльке. Та растерялась. Слёзы из её глаз продолжали течь.
– Я дома оставила документы!
– Тогда поедете с нами. В машину, быстренько!
И сержант схватил Юльку за руку выше локтя. Одной секунды Юльке
