Из явки в явку металась Катя, разнося инструкции Ревкома. Пятерки делили город на районы. Рабочие вооружались и, скрипя зубами, ждали сигнала.
Катя и Макаров, сжимая пачки приказов в руке, спешили в железнодорожное депо.
Патруль, неожиданно вынырнувший из тьмы, остановил их.
— Кто идет? Обыскать.
— Мы несем приказ о мобилизации.
Офицер нервно выдернул лист приказа. Фонарь на мгновение осветил
«ПРИКАЗ Войскам Новороссийской Области».
— Ступайте.
И отряд расплавился в улице.
Катя и Макаров благополучно дошли до железнодорожного депо. С облегчением, с радостью открыли дверь в милую, простую комнату, где сидело уже человек шесть железнодорожников. В углу на гектографе быстро печатал прокламации рабочий. Товарищ Савелий давал инструкцию двум рабочим.
— Нужно, товарищи, отвезти пакет к бронепоезду, да обратно в два счета.
Макаров подошел и, отведя Савелия в сторону, тихо сказал:
— Явка разгромлена.
Как ни тихо он сказал, но его слова услышали все. Крепко сжались кулаки, а из глаз столько ненависти, столько желания скорей выступить, отомстить, ненависти, которую нельзя выразить словами.
Катя оторвалась от работы, подошла к Савелию, спросила:
— Я иду в губком. Что у вас слышно?
— Мы организованы. Ждем сигнала. Катю проглотила дверь.
Рабочие обступили Макарова.
— Ну, рассказывай.
— Не томи.
Рассказ Макарова длился недолго. Записка «7 + 2» произвела ошеломляющее впечатление.
— Бумаги нет, — сказал гектографшик.
Савелий, скользнув взглядом по приказам Биллинга, взял один, перевернул и, увидав чистую сторону, улыбнулся.
— Валяй на обороте.
В комнату ворвались Рубин и Александров.
— Вырвались, ребята?
— Ну, и жарко было.
— На, Макаров, прочти и присоедини.
И Рубин всунул Макарову вторую записку. Глаза всех рабочих в один фокус — на черные буквы по белой бумаге:
«Установите со мной связь в курильне Ван-Рооза.
7 + 2».
Молчание. Только шелестели приказы, получая на обороте:
«К товарищам рабочим!»
— Значит, среди белых есть наш, — сказал Савелий.
— А также среди нас, значит, есть провокатор, — ответил Макаров.
Жуткое слово, огненно-липкое, обожгло всех, и глаза всех устремились, не мигая, друг на друга, желая прочесть, узнать, кто же он.
Где он?
В каком друге, в каком товарище ждать врага, ждать измену?
Глава XVII
Записка генерала Биллинга
Во двор штаба ввели пленных партизан. На лошадях гордо гарцевали шкуровцы, и особенно играл конь под командиром, князем Ахвледиани. Князь, жаркий брюнет, переживал острую радость при воспоминаниях о милых шалостях шкуровцев. И сейчас, сосредоточенно попыхивая папиросой, старался выдумать игру с пленными.
— Мудыт-хан, осады!
Замахнулся плетью князь на гордую голову партизана Галайды. Галайда с презрением посмотрел на князя так, что тот побагровел. Хлестнув плеткой коня и перегнувшись с седла, князь только и мог выпалить в лицо:
— Сволыч, я тэбэ сам сэмь шкур спущу.
На крыльцо вышел генерал Биллинг, за ним, суетясь и немного размахивая руками, начальник контр-разведки Каменщиков, а следом, как всегда, вышли четкие, вечно настороже, ротмистр Энгер и капитан Иванов.
Отстранив рукой доклад князя, генерал прямо уперся глазами в пленных.
— Кто такие?
— Молчи, ребята, — крикнул Галайда.
Князь налетел, выхватив шашку, но генерал остановил его, и тот, захлебываясь от ярости, на мгновение не мог сказать ни одного слова.
— Всех вывести в расход, всех, кроме вот этого. А этого допросить, чтобы вот именно он и сказал, кто они такие.
Князь, соскочив с седла, вцепился руками в горло Га-лайды. Свистнула плеть, рассекая воздух и тело. Вздрогнул Галайда, отряхнулся, но насмешливых умных глаз не оторвал от генерала.
— Вашэ прэвосходитэльство, разрэши мнэ… Я эго сам израсходую, — делал честь Ахвледиани.
Генерал, загипнотизированный взглядом Галайды, опомнился. Засунув руки в карман, в ярости пробежал несколько раз мимо пленных и, иногда останавливаясь, срываясь на фальцет, кричал:
— Негодяй!
— Мерзавец!
Офицеры застыли. Ротмистр Энгер чуть презрительно косился на генерала, но зато весь делался камнем, когда его взгляд останавливался на Галайде. Капитан Иванов, напротив, скользил мягким взглядом по пленным и, посматривая на ротмистра, улыбался странной улыбкой.
— Горяч этот князь.
— Я бы на его месте не приводил эту сволочь.
— Но надо же их допросить.
— Глупость, лишняя трата времени.
Генерал остановился от своего бега, и снова князь, вытянувшись в струнку, чеканил:
— Разрэши, ваше прэвосходитэльство, разрэши.
— Хорошо, очень хорошо, князь, но только после допроса. И вынув блокнот, генерал быстро черкнул:
«Пленного, числившегося за князем Ахвледиани, выдать по первому его требованию.
Г.-л. Биллинг».
Генерал успокоился, он сделал свое дело. Зачем волноваться, что какой-то мерзавец партизан осмелился встать против? Неприятно для самолюбия и только. Через две минуты их не будет.
Оскорбление будет омыто кровью. Дал записку князю.
— Этого в тюрьму, а остальных в расход.
И, махнув рукой, генерал почти весело взбежал на крыльцо.
Два казака сразу схватили Галайду. Их сильные руки с удовольствием впились в сильную шею, так что из-под ногтей показалась кровь.
Князь Ахвледиани, сатанея от каждого удара, бил Галайду плетью.
— Я тэбэ покажу, покажу!
Остальных пленных казаки, окружив кольцом, повели вглубь двора штаба, к гаражу. По дороге казаки делили одежду, и иногда вспыхивал острый спор из-за сапог пленного.
— Рожа кривая, мои сапоги с этого.
— Твои, а я во что переобуюсь! Пленных раздели и поставили к стенке. Подошел князь, хлопая плетью по сапогу.
— Стул! Сволочи, забыли?
Через пару минут на стул, вытащенный из гаража, уселся князь и, усмехаясь, поглядывал на пленных, медленно раскуривая папироску.
Неудовольствие мелькнуло в лице князя. Он видел, он чувствовал одно спокойствие, одну волю, опирающиеся на силу, на массу таких же, как и они. Потускнели глаза князя, вспыхнула папироска.
Загудел автомобиль, и этот угол дворика наполнился невыносимым гудением.
Привычные казаки стояли. Их не тяготил этот расстрел, но они не понимали, почему медлит князь, и иногда, скосив глаза на него, искали ответа на этот вопрос.
