А Володя начинал все больше и больше тяготиться своею жизнью. Правда, он ел каждый день очень вкусные вещи и вволю, одевался чудесно, спал по-царски, но... очевидно, всего этого мало, чтобы создать счастливую жизнь. Что бы он теперь дал, лишь бы побегать со своими приятелями по берегу Москвы-реки и почитать свои любимые книжки из библиотеки в Антипьевском переулке. Он хотя и научился уже немного говорить (а читать стал даже хорошо) по-английски, но говорить-то ему было не с кем. Выразить все, что он хотел, он не мог, да и старик, видимо, обижался, когда он слишком восторженно рассказывал о своих московских похождениях. Только по вечерам в обществе негра Сама он чувствовал себя в своей тарелке, и они смешили друг друга разными веселыми рассказами, а иногда даже боролись в шутку. Борьбой этой, впрочем, приходилось заниматься с осторожностью, ибо негр был силен, как бык, и мог, сам того не желая, легко сломать пополам своего противника.
* * *
Джон Ринган простился с внуком и стал ложиться спать. Два лакея молча и быстро раздели его и, словно тени, вышли из комнаты. В спальне горела, по обыкновению, только одна лампа на ночном столике у изголовья. Джон Ринган взял книжку, но тотчас отложил ее и задумался. Он думал о том, как обидно и противно сознавать себя дряхлым, беспомощным стариком и как счастливы те люди, которые умирают в полном расцвете сил, до последней минуты не веря, что они умирают. Потом мысли его перешли на Эдуарда. Трудно перевоспитать мальчика, который до пятнадцатилетнего возраста жил совсем в иной обстановке, чем та, в которой он должен был жить, и привык к таким людям, к которым он не должен был привыкать. Как-раз в этот день он подарил Володе чудесный изумрудный перстень. Он сам надел ему кольцо на палец и хотел полюбоваться эффектом, который должен был произвести такой подарок.
Но Володя спросил его только:
— Оно дорогое?
— Это неважно. Оно, по-твоему, красивое?
— Не знаю... вероятно, красивое!
И он вертел смущенно кольцо, словно не понимая, зачем нужно такой штукой утруждать палец.
И Джон Ринган как-то тоже почувствовал вдруг бесполезность этого перстня и пожалел, что подарил его.
— Что лучше: перстень или велосипед?
— Конечно, велосипед!
Все это вспомнил Джон Ринган, лежа в постели.
От этих мыслей сердце его забилось, он взволновался. Вспомнил, что врач запретил малейшее волнение. Постарался успокоиться. Стал думать о себе, о своем богатстве, о своей власти. Если бы за деньги можно было вернуть молодость, здоровье, счастье... Лицо его омрачилось, словно какое-то тяжелое воспоминание всплыло вдруг, непрошенное, со дна. Он вздохнул и прошептал: «Теперь все равно». Вдруг он вздрогнул. Ему почудилось, что кто-то пристально глядит на него из самого угла спальни. Он быстро приподнялся на локте и сорвал абажур с лампы. Он увидал цыгана с большой черной бородой и в пестром тюрбане...
Лакеи вбежали, протирая глаза, испуганные резким звонком.
— Там, там, — говорил Ринган, указывая на угол.
Громадная люстра в потолке озарила ярким светом всю комнату. Никого в спальне не было, кроме самого Рингана и двух лакеев.
Он, тяжело дыша и держась за сердце, упал на подушки.
— Ступайте. Мне почудилось... Во сне...
Лакеи бесшумно вышли, погасив люстру. Но Ринган уже не мог лежать спокойно. Какое-то страшное предчувствие вдруг птицей забилось в его сердце. И он опять позвонил.
— Узнайте, — сказал он и остановился. — Узнайте, — повторил он с усилием, — здоров ли Эдуард!.. Мне снилось... Узнайте только, и больше ничего!..
Он ждал. Прошло, как ему показалось много времени. Ожидание стало томительным, перешло в страшное беспокойство. Но странно, он не решался звонить... Он прислушивался, затаив дыхание. Раздались поспешные шаги.
К его удивлению, ненавистный ему Нойс вошел в комнату.
— В чем дело? — вскричал Ринган, хватаясь за грудь и боясь, что шум в висках помешает ему расслышать ответ.
— Эдуард снова пропал! — резко ответил Нойс. — Его нигде нет.
* * *
А в голубой гостиной в это время Томас Ринган занимался странным делом — сжигал в камине какую-то пеструю ленту и какие-то черные волосы. Зубы у него стучали, как у больного лихорадкой.
Его жена сидела тут же в кресле и бессмысленно смотрела на огонь. От времени до времени и она вздрагивала так, словно ей было очень холодно. Пахло паленым.
Нойс вошел в комнату. Он был бледен, как смерть, но на губах его прыгала судорожная улыбка.
— Милый друг, — произнес он, — приготовься услыхать печальную новость. Я просто не знаю, как сказать тебе.
— А, полно! — с раздражением вскричал Томас. — Ну, в чем дело?
— Дело в том, что твой отец скоропостижно скончался.
X. «Моя фамилия — Ринган, сэр!»
«Мерипоза» совершала пассажирские рейсы между Сан-Франциско и островами Таити.
Это был огромный четырехтрубный пароход, величаво двигавшийся по Великому океану. Он уже пересек экватор и вступил в зону Полинезии.
Солнце жгло так, как ему подобает жечь в тропической зоне, где в полдень оно стоит прямо в зените, над самою головою, и где лучи его немилосердно прямо впиваются в землю. Пассажиры I класса сидели на палубе в креслах под растянутым над их головою тентом и с жадностью ловили каждое движение ветерка, которое, впрочем, не приносило с собою особой свежести.
— Нам-то еще хорошо, — говорил один лорд, совершавший кругосветное путешествие, — но подумайте, каково кочегарам.
Мысль о том, что кому-то могло быть еще жарче, показалась всем несколько успокоительной.
— Я не понимаю, как можно выбирать такую профессию?
— Не человек выбирает профессию, а профессия человека, — сказал лорд и тут же записал эту мысль в записную книжку.
— Что вы думаете о смерти Рингана? — спросил доктор Норд, подходя к беседующим.
— Вы все никак не можете успокоиться?
— Меня это очень заинтересовало, ибо я ведь присутствовал при его «первой» кончине.
— А, это когда собирались тянуть жребий!
— Вот-вот! Не скажу, чтоб он тогда мне очень понравился, но он показался мне весьма своеобразным человеком.
— Вы, стало быть, видели и его знаменитого внука? Этого нового миллиардера.
— Видел... да...
— Какое он на вас произвел впечатление?
— Мальчишка славный... но...
— Но не стоит пяти миллиардов.
Все засмеялись.
— Через три года это будет предмет воздыханий всех американских девиц.
— За исключением тех, у которых уже есть свои пять миллиардов.
— Но удивительно, что его нашли как-раз перед смертью Рингана.
