пророчице она уже виделась в ее вещем сне.
– Никс?
– Да. Но мне вот интересно… То, что она увидела, было пророчеством или же просто неизбежностью, обусловленной самой вашей природой? – Он пожал плечами: – Я не знаю. Но что знаю точно, так это что с приближением обрушения луны война неизбежна. Так что я стал Ораклом. Чтобы в меру своих сил попытаться направить всех вас на путь истинный.
Рами вызывающе шагнул вперед:
– Итак, чтобы добиться этого, ты убил предыдущего Оракла и занял его место?
Тихан презрительно нахмурился:
– В Казене был только один Оракл с тех самых пор, как был основан этот город. Ну, в основе своей один. Как та’вин, я не подвержен влиянию времени. Я менял лица, голоса, манеру держаться… Время от времени пропускал поколение-другое, чтобы побродить по просторам Венца, но в конечном счете я был Ораклом из Казена на протяжении более четырех тысячелетий.
Это заявление встретила ошеломленная тишина.
– Как такое возможно? – наконец выпалила Аалийя. – И за все это время никто не заподозрил подвоха?
Ее слова, казалось, смутили Тихана, затем его глаза расширились.
– А-а, когда я сказал, что менял лица, то именно это и имел в виду. Одна особенность, уникальная для любого из Корней – из-за множества задач, которые от нас требуются, – это текучесть формы, позволяющая изменять внешность в соответствии с нашими потребностями.
Аалийя вспомнила, как он говорил нечто подобное, когда упомянул про убийцу, который пытался уничтожить его.
– В каком это смысле?
– А вот в таком. – Тихан слегка наклонил голову, и бронза его лица расплавилась и потекла, преображаясь и обретая новые черты, все столь же холодно-красивые, но совсем другие. – У такой способности есть пределы, но этого было достаточно, чтобы сохранить мою тайну.
Черты его лица вновь расплылись, возвращаясь к лицу, впервые представшему перед ними.
Долгое время никто не произносил ни слова. Тихан воспользовался этим моментом, чтобы повернуться к Аалийе и указать на чистую полоску пергамента и чернильницу на столе.
– Вижу, ты уже подготовилась, как я и просил?
Она изо всех сил старалась взять себя в руки после подобного потрясения. Прежде чем исчезнуть в рулевой рубке, Тихан попросил ее приготовиться написать некое послание – ноту, как он выразился, – которую почтовая ворона доставит в Кисалимри.
– И что писать? – спросила она.
Глаза Тихана засияли еще ярче.
– Всего лишь самые важные слова, которые тебе только когда-либо доводилось наносить на пергамент. Те, что способны спасти весь мир.
– И что от меня требуется?
– Объявить себя императрицей Южного Клаша.
– Неужто Аалийя сошла с ума? – вопросил принц Мариш. – Или же ее тоже чем-то опоили – как, по слухам, нашего отца?
Джубайр лишь покачал головой, не в силах поспеть за быстро сменяющими друг друга событиями прошедшей ночи. Он слушал, как над городом звенят рассветные колокола, воспользовавшись этим моментом, чтобы хоть немного успокоиться, попытаться понять цель и смысл послания Аалийи, недавно принесенного почтовой вороной.
Джубайр сидел во главе стола в стратегическом зале – там, где обычно восседал его отец. Места за столом почти не осталось. Все не сводили с него глаз – Щит Ангелон, Крыло Драэр, Парус Гаррин, дюжина командиров имперских сил не столь высокого ранга, а также половина чааенов его отца и трое его собственных.
И все они ждали от принца каких-то указаний.
Но сильней всего горели глаза у его брата. Принц Мариш сидел по другую сторону стола, на прежнем месте Джубайра. Вчера Мариш вернулся на борту «Соколиного крыла» с победой, успешно уничтожив острова Щита. Но общего ликования по этому поводу не было, и у него не было брата, которого можно было бы оплакивать.
«А теперь еще и это…»
Парус Гаррин, командующий имперским военно-морским флотом, прочистил горло:
– Не могли ли твою сестру одурманить тем же халендийским ядом, что вызвал немощь у императора Маккара? Не ударил ли он ей в голову?
– Вполне, – твердо согласился с ним Ангелон. – В Клаше не было императрицы вот уже больше семи столетий.
– Хотя до того это не было такой уж редкостью, – добавил чааен Граш. Будучи старейшим из приближенных нынешнего императора и ближайшим советником его отца, он пользовался большим уважением, и все прислушивались к его словам. – А что же касается того, писала ли она это под влиянием какого-то яда или дурмана, то я знаю ее манеру письма и почерк. Написано твердо, выбор слов убедителен, и в них отчетливо звучит тон Аалийи. По-моему, писано все это в здравом уме, и я знаю, что император Маккар высоко ценил свою дочь не только за ее уравновешенность и красоту, но и за ее ум.
Джубайр уставился на пергаментный свиток, который держал в руках. Почтовые вороны на вершине башни продолжали орать и каркать, словно насмехаясь над его колебаниями. Птицы прилетали всю ночь, постепенно пополняя историю о том, что произошло в Казене. Совет был уже в курсе дела. Все знали и о благополучном возвращении из плена Аалийи и Рами, и о поимке принца-предателя Канте, и о нападении бунтовщиков и низкорожденных. В послании Аалийи сообщалось, что рядом с императором Маккаром взорвалась газовая бомба, убив охраняющих его паладинов. И хотя ее отец выжил, вдыхание смертоносных паров нанесло ему неизгладимый ущерб.
В результате же абсолютно все в минувшие дни оказалось совсем не таким, каким представлялось. В своем письме Аалийя описывала совершенно иной ход событий. С помощью принца Канте Рами и Аалийя раскрыли заговор против империи, который затевался в Казене. Поначалу они не знали, кому доверять, поэтому под покровом ночи бежали из Кисалимри на юг, чтобы все как следует расследовать. Они никому не могли ничего рассказать, опасаясь, что члены ближайшего окружения императора заодно с неприятелем. И, по правде говоря, никакого похищения вовсе и не было. Даже сожжение библиотеки Дреш’ри в некотором роде было частью все того же гнусного заговора.
И в конце концов Аалийя и Рами оказались правы относительно грозящей в Казене опасности, но не успели остановить заговорщиков. Она и все остальные, включая императора, едва сумели спастись. Поспешно бежали, избегая лишний раз попадаться на глаза даже оставшимся имперским гвардейцам, опасаясь, что кто-то из них мог участвовать в этом заговоре. Оракл и его целители позаботились об их с Рами отце, буквально вытащив его с того света. Достопочтенный прорицатель отправился вместе с ними.
Одно его присутствие придавало больше веса и достоверности этой истории, наряду с показаниями гвардейцев на причальных площадках, в один голос засвидетельствовавших тот факт, что император Маккар был явно не в себе.
Но вот то, что Аалийя написала в конце своего послания, совершенно потрясло всех присутствующих в зале. Хотя что касается Джубайра, то он невольно испытал и некоторое облегчение. Это прозвучало совершенно правдиво для его слуха и сердца.
Прежде чем поддаться действию сильнейшего яда – зная, что он может умереть или остаться немощным на долгие годы, – император Маккар передал свой венец Аалийе, провозгласив ее императрицей Южного Клаша вместо себя. Она отказалась, отвергнув просьбу, которая могла стать последней для их отца. Но Маккар объяснил ей свои доводы, сказав, что Джубайр – замечательный сын, одаренный во многих отношениях, но все же он больше подходит на роль лишь временного правителя, а не на долгосрочную перспективу. В это время войн и раздоров Южному Клашу требовалась какая-то воистину блестящая фигура, милосердная и мудрая, чтобы вести их всех вперед, и такой фигурой может быть лишь Просветленная Роза – личность, которую клашанцы всегда обожали и почитали.
И все же его сестра отказала отцу.
Пока Оракл еще больше не подкрепил слова Маккара, заявив, что боги показали ему следующее столетие Клаша – с коронованной Аалийей, ведущей империю к еще большей славе. И лишь тогда она неохотно приняла императорский венец, хотя и отказалась его надевать. До тех пор, пока не обратится к мудрости имперского совета. Если они сочтут ее недостойной или решат наказать как самозванку, Аалийя с радостью примет любое наказание. Она и вправду не хочет носить эту корону и с радостью передала бы ее кому-нибудь другому.
Джубайр слишком хорошо понимал
