заявление, что у Соньки нет никаких проблем разве что с прыщами на заднице, но их стиль ещё более загадочен, чем у кубиков на картинах её, Ленкиного, папы.
– Сонька права, – возразила Юлька, – ведь Гамлет прав и тогда, когда он неправ. Из этого следует, что он может учить тому, чего не умеет.
Медсёстры быстро ушли.
– Ты это о чём? – зевая, спросила Ленка.
– Она за мной повторяет, – сказала Сонька, – но это зря. Я уж отказалась от мысли, что Гамлет правильно поступил, когда чуть не бросился с обнажённой шпагой на свою маму. Он должен был её задушить.
– Зачем? – изумилась Ленка, – чтобы лицо у неё сделалось распухшим и синим? Но это было бы свинством по отношению к маме!
– Но это – правильно. Шпага здесь ни при чём. Оружием нужно обороняться, а не закалывать матерей.
– За что он хотел её заколоть? – поинтересовалась Танька, ясно давая понять, что её устроит любой ответ.
– Разве это важно?
– Да.
– Она вышла замуж за нехорошего человека.
– За отца Гамлета?
– За того, кто его убил.
– Она была в теме?
Сонька вместо ответа сделала жест, который, по впечатлению Юльки, мог означать абсолютно всё что угодно. Но Танька, видимо, уловила его значение, потому что лицо её отразило серьёзнейшую работу мысли.
– Да, интересная ситуация! Но не знаю. По мне, так всё это бред.
Юльке стало грустно. Она спросила:
– Вы что, без водки пришли?
– Без водки, – был ответ Соньки, – но с коньяком. Но ты его пить не будешь. Он – для врача.
– Давайте лучше врачу отдадим гитару!
Закуску в виде рыбных котлет, а также стаканы взяли в буфете, послав для этого туда Ленку. Когда она выходила с блюдом, буфетчица – добродушная белоруска предпенсионного возраста, говорила ей:
– Ты приходи ещё, моя кисонька! Приходи, моя золотушка! Бывают же хорошие девочки! Где ты учишься?
– В МГУ, – пропищала Ленка, – на историческом факультете!
– Ой, моя ягодка! Так вам что, совсем стипендию там не платят?
– Да она вся уходит на общежитие!
– Ой, бедняжечка! Крохотулечка! До чего ж на дочку мою похожа! Дай-ка я вам ещё помидорчиков положу, мои золотые рыбки!
В стаканах был поганый компот. Пришлось его выпить. Достав затем из кармана куртки бутылку с акцизной маркой и содержимым цвета слабого чая, Ленка зубами сорвала пробку.
– Лей его весь, – предложила Сонька, – махнём по сто двадцать пять.
Когда, отдышавшись, взяли по куску хлеба и по котлете, Ленка заныла:
– Свинство! Вот свинство!
Сонька сопела.
– Я тебя, …, убью! – прохрипела Танька, – три этажа бухла – и нечего сшиздить, кроме бутылки с криво приклеенным фантиком, на котором написано «Коньяк Греческий»?
– Пошла на …! – взорвалась Ленка, – у тебя – пасть кривая, а на роже написано «шваль рязанская»!
– А в табло?!
– Да на, …, в табло!!!
Разнимала Юлька. У Соньки одна рука была занята помидором, другая – хлебом. Она только наблюдала, как и буфетчица, слышавшая весь спор. Взглянув на её лицо с пухлыми веснушчатыми щеками, можно было подумать, что и она хлебнула из принесённой Ленкой бутылки с надписью «Коньяк Греческий». Но поганый этот коньяк разжёг в Юльке силу. Ленке досталось от неё в челюсть, а Таньке – по лбу, после чего они успокоились и опять уселись на стулья. Юлька опять легла, едва ли не в первый раз за всю жизнь ощущая полную удовлетворённость своей работой.
– Мне-то за что? – пропищала Ленка, трогая челюсть, – я, вообще, при чём? Все отлично слышали, что она начала меня задирать! Как это животное, вообще, в больницу пустили?
– Лучше заткнись, – проворчала Танька, трогая лоб, – а то ведь ещё схлопочешь! Ты меня знаешь.
Сонька взяла второй помидор. Они были маленькие и вкусненькие. Буфетчица, покачав головой, вернулась к своим кастрюлям. Вскоре она повезла обед по палатам. Привезла Юльке.
– Можно на четверых? – попросила та, – девчонки голодные! Их в студенческом общежитии плохо кормят.
– Зато, как я вижу, неплохо поят!
Четыре порции белоруска всё же дала, пояснив при этом:
– Сегодня много народу выписалось, поэтому много порций осталось. Приятного аппетита.
– Огромное вам спасибо, – ангельским голоском отозвалась Ленка, взяв ложку, – когда профессоршей стану, возьму вас к себе работать! Кухаркой.
– Эх, миленькая моя! У меня соседка – профессорша. Так она уж пятнадцать лет одни сапоги, бедняжечка, носит! Пятнадцать лет! А ты говоришь, кухаркой!
– А сколько лет ей самой?
– Да уж пятьдесят. А толку-то что?
– Действительно, в таком возрасте нужно, кроме сапог, что-нибудь ещё надевать, – заметила Ленка под дружный хохот подруг, – иначе, конечно, толку не будет.
Борщ был неважным, зато пюре с теми же котлетами и кружочками масла сожрали быстро и молча. После обеда вчетвером пели детские песенки под гитару. Играла Танька, знавшая семь аккордов. За этим делом их и застал заведующий, который в пальто шёл к лифту.
– Уже поём? Славно! Значит, через недельку будем плясать, – пообещал он, потрогав лоб Юльки, – но всё же очень громко не пойте, поберегите силы. Температурка есть небольшая. Нога болит у вас?
– Почти нет. А вы что, уходите?
– Да. Вернусь в понедельник. И сразу – к вам. До свидания.
– До свидания!
Когда врач ушёл, Танька положила гитару и разревелась. Резко, без повода. Это было так необычно, что Ленка, Юлька и Сонька почти минуту глядели на неё с вытянутыми лицами, ничего не предпринимая. Танька рыдала, как над покойником, в три ручья.
– Что произошло? – спросила, наконец, Сонька, тряхнув её за плечо. Но ответа не было. Были всхлипы, писк, визг, скулёж и тому подобные звуки.
– Надо позвать медсестру, – предложила Юлька, – пусть она вколет ей что-нибудь.
Танька неожиданно испугалась и обрела дар речи.
– Не надо звать медсестру! Я боюсь уколов! Очень боюсь!
– Тогда говори, почему ты плачешь?
Танька задумалась. Создалось впечатление, что вопрос поставил её в тупик. Но только не Ленку.
– Да знаю я, почему она разревелась! Ей стало жалко кузнечика.
Танька вздрогнула. Потом вспыхнула.
– Что, что, что? – не поняла Юлька.
– Ей стало жалко кузнечика! Ну, того, о котором мы пели песенку только что. Лягушка, типа, пришла и съела кузнечика. Эта дура и расслюнявилась. Ведь она ни разу в жизни не плакала! Вот плотину и прорвало.
Сказанное Ленкой казалось невероятным, но лицо Таньки ясно и недвусмысленно говорило о том, что она права.
– Лягушка, типа, пришла и съела кузнечика? – повторила Юлька, – как интересно! А почему он ей в рыло, типа, не дал?
– Он, может быть, дал, и даже не один раз. Но толку-то что?
– Лягушка не убежала?
– Очень возможно, что убежала. Потом вернулась назад. У неё хватило мозгов додуматься, что кузнечик – не тот чувак, которого нельзя съесть, даже если он отбивается всеми четырьмя лапками.
– Хватит бредить! – всхлипнула Танька, – я не люблю кузнечиков, потому что они – зелёные! Этот цвет меня раздражает!
– Вот оно что! – протянула Ленка, – а как насчёт крокодилов? Из твоих слов можно сделать вывод, что ты и их не особо любишь.
Тут Танька вдруг разозлилась.
– Ублюдки, …! Я их ненавижу! Говно зелёное! Мрази!
