он жив – мальчик был её единственной мотивацией выйти отсюда, если бы не смерть матери, вспоминая которую, она порой не ощущала землю под ногами. Маленькая леди обещала обзвонить все клиники Софтберка первым делом в поисках своего друга, когда она получит обратно свою свободу и телефон.
Постоянно спав и просыпаясь только на приёмы пищи, день проходил быстро. В течении дня медсёстры приходили и приносили дешёвые, но убойные антидепрессанты, из-за которых лишь только хотелось спать. Ну, ещё и из-за того, что никак особо развлечь себя здесь, опять же, Мэйшес пока особо не удавалось.
Ближе к вечеру на пороге появилась одна из санитарок и сообщила, что Мэйшес вызывают к психиатру. «Только бы она оказалась адекватной и отпустила бы меня домой» – про себя отчаянно взывала Мэйшес – «Я быстрее сойду здесь с ума. Это место идеально для того, чтобы, находясь в окружении бесчувственных буянов бояться быть убитой и в итоге стать верующей.»
Подождав немного в приёмной в сопровождении санитарки,
Мэйшес по приглашению зашла в кабинет психиатра. На вид ей было лет пятьдесят-шестьдесят, одета был женщина в халат и медицинский чепчик, который сидел на её кудрявом гнезде коротких волос. Увидев её, Мэйшес внутри одолела паника, которую она старалась не показывать и терзаемый страх несбыточных надежд.
– Ну, рассказывай, – язвительно и надменно выразилась женщина, – как ребёнок вроде тебя здесь появился? Умереть хотела, да? Боишься теперь? Я же вишу, что боишься. – продолжала насмехаться психиатр.
Мэйшес, сидя на стуле возле её стола, промолчала. Хотелось конечно спросить, почему она задаёт вопросы и озвучивает выдуманные ответы прежде, чем сама Мэйшес даст их ей, но она понимала, что её логику здесь не одобрят. Поэтому ребёнок старался не показывать никаких эмоций.
– Всё хорошо. – равнодушно произнесла маленькая леди, пытаясь не выдать дрожь в голосе.
И удавалось ей это хорошо. Она понимала, что ей нужно было держаться. Конечно от такого злобного быдла хотелось вовсю зареветь (и ещё как!), но если она сейчас заплачет, то мало ли ей потом специально в карточке напишут шизофрению или ещё чего похуже. Как она тогда потом докажет, что не является шизофреником, если диагноз из вредности напишет сам врач? Мэйшес, естественно, понимала, что психиатра подобное игнорирование взбесит, но лучше её немного позлит молчание Мэйшес, чем она ни с того ни с сего сама покажется женщине хамкой и та попытается оставить её здесь дольше срока.
– Прошу прощения, насколько я здесь? – спросил ребёнок.
– Настолько, насколько нужно. Внимания мальчика не хватило? – парировала женщина, напыщенно восседая на кресле и заносчиво испепеляя Мэйшес взглядом – Сначала полежишь в тяжёлой палате, затем переведут в лёгкую если будешь, хорошо себя вести. И вообще, не задерживай меня, у меня помимо тебя ещё и другие пациенты есть. Следующий! – окрикнула психиатр санитарку, прогоняя ребёнка из кабинета.
Мэйшес встала, не удостоив женщину даже взгляда, повернулась и без единого слова покинул кабинет. От одной мысли о происходящей жестокости у ребёнка наворачивались на глаза слёзы, которые Мэйшес поспешно вытерла рукавом халата. Вернувшись в палату, она молча легла в кровать, укрывшись с головой одеялом. Мэйшес, пока действовали препараты, равнодушно повернулась к стене и как можно скорее попыталась уснуть дабы не видеть это место в совокупности с осуществляющейся над людьми тиранией. Больше всего в жизни Мэйшес ненавидела насилие. Обладая высоким уровнем эмпатии, наблюдать за этим для неё было невыносимо. На втором месте был имбирь.
Глава 10. «TULPA»
С момента диалога с психиатром прошло два месяца. Тессу и Оливию перевели пару дней назад в лёгкое отделение, палаты которого оставались с открытыми дверьми (на выбор пациентов), поэтому сейчас в комнате с Мэйшес была лишь повторяющая одни и те же вещи Николь. Дни протекали однообразно, за тем лишь исключением, что в часы бодрствования Мэйшес вспоминала детали своей детсадовской жизни и моменты, проведённые с Азриэлем.
Только это её и спасало от того, чтобы среди происходящей жестокости и пренебрежения к людям со стороны медицинского персонала, она не потеряла рассудок.
– Мэйшес Пай и Николь Буш – вы, девочки? – хладнокровно спросила заходящая с утра в палату медсестра, которую Мэйшес увидела в первый день.
– Да, это я – зевнув ответила Мэйшес, продирая глаза от очередных часов сна. Николь, смотря на медсестру, кивнула.
– Тебя переводят в другую палату, – отчётливо пояснила женщина, – собираем вещи и идём за мной.
Искра призрачной надежды затеплилась в сердце Мэйшес – должно быть, её безмолвию пришёл конец и сейчас её переведут в лёгкое отделение. Она обязательно позвонила бы тёте и попросила бы ту немедленно забрать её отсюда, сообщив о творившемся беззаконии. Так она, поспешно собрав свои носки и единственную передачку – небольшой сундучок с её одеждой, который ей привезла инспектор через пару дней, как Мэйшес заехала в клинику (у других пациентов были хотя бы тапки, ей же всё это время не выдали никакой обуви, из-за чего ей приходилось таскаться в одних носках), выбежала в коридор за медсестрой, опережая Николь – мало ли ей из-за неё не достанется место в лёгком отделении.
– Вы же меня кладёте в лёгкую палату, да? – предвкушая положительный ответ, спросила Мэйшес послушно идя с медсестрой.
Но та почему-то молчала, продолжая идти по коридору с равнодушным выражением лица.
– Почему вы молчите? – снова обратилась к медсестре Мэйшес, пока её вера в лучшее постепенно угасала, а каждая минута тишины отдавалась острой болью в груди.
– Тебе сюда. – уклонилась женщина, оказавшись перед одной из палаты. Открыв дверь, она взяла Мэйшес за плечо и выставила в комнату, наплевав на законные, казалось бы, попытки Мэйшес узнать, куда её ведут.
Так Мэйшес очутилась в такой-же, ничем непримечательной палате. Такие же дети, только более разношёрстный выбор: здесь находились восемь человек, четверо из которых были мальчиками, а трое – девочками.
Горло Мэйшес будто сдавило жгутом. Будучи обманутой психиатром, на которую Мэйшес, несмотря на её обращение, возлагала надежды, хотелось плакать навзрыд, но что-то не давало расплакаться, и от этого ещё больше давило и болело внутри.
У окна, к счастью или к сожалению, она увидела мальчика. На вид ему было где-то лет семь, и он был слегка выше неё. Его черты лица и сама внешность так колко в сердце отозвались воспоминаниями о дорогом ей друге из детсада, которого она, казалось бы, уже не видела вечность. В течении двух месяцев практически полной изоляции её голову эпизодично (в основном в периоды дикого отчаяния) посещали сомнения, что она, быть может, на самом деле всё выдумала? И никакого Азриэля вовсе не существует? А живой ли он вообще? Чаще этого она вспоминала о тёте, сохраняя маленькую искру надежды в то,
