Станцию захватили стремительно, деморализованный гарнизон уничтожили.
Рабцевич отдал распоряжение группам приступить к проведению второго этапа операции.
К рассвету разобрали и заминировали железнодорожные пути, ведущие к станциям Люсино и Люща, заминировали шоссе, перекресток и проселочные дороги. Бойцы, вооруженные противотанковыми ружьями и пулеметами, заняли позиции.
Линке, Бабаевский и Побажеев руководили действиями групп на местах. Рабцевич находился в Малковичах, осуществлял общее руководство операцией.
12 июля наши войска подошли к станции Малковичи. Советские войска встретились с отрядом «Храбрецы». Позади у игоревцев осталось два года жизни в тылу врага…
* * *
В итоговом донесении Рабцевич сообщал, что за семьсот сорок один день боевых действий в тылу врага отряд совершил более 200 диверсий, подорвал бронепоезд и 91 эшелон, 24 танка, в том числе 5 «тигров», 26 бронемашин, 102 автомашины, 2 катера, вывел из строя 5 шоссейных мостов и многое другое. Кроме того, в Центр регулярно поступали сведения разведывательного характера о замыслах и действиях оккупационных властей, передвижении фашистов, их численности и размещении. Советская авиация, используя данные отряда, неоднократно бомбила скопления фашистских войск и техники в Осиповичах, Бобруйске, Жлобине, Калинковичах и окрестностях. За все время боевых действий погиб 21 человек.
После соединения с войсками Советской Армии отряд прибыл в Слуцк. Часть бойцов сразу была направлена на передовую, другая сначала поехала в Минск, для участия в партизанском параде, а после ушла на фронт. Некоторых направили работать в органы госбезопасности. Получили новое назначение и командир с комиссаром. Линке срочно вызвали в Москву. Рабцевич остался в распоряжении органов госбезопасности Белоруссии.
…Александр Маркович пришел наконец домой. Скинул ботинки, расстегнул ворот гимнастерки и прилег на кровать поверх шерстяного солдатского одеяла. Тело приятно заныло, загудело. Сказалась усталость: почти сутки провел без отдыха, прощался с бойцами, командирами отряда.
Закрыл глаза, и в сознании возникли картины прошлого. Вся жизнь вдруг предстала перед ним. Но не день за днем, шаг за шагом, а отрывками, без какой-либо последовательности.
Вспомнил самое начало войны. Шоссейная дорога запружена беженцами, повозками, машинами. Все спешат уйти. Лица испуганные, растерянные, заплаканные. В этой толпе пробирается и он с сыном Виктором. Позади не смолкает грохот: бьют орудия, строчат пулеметы.
— Воздух! — истошно кричит кто-то.
Поднимается паника, машины, люди сворачивают с шоссе.
Рабцевич с сыном бежит в поле. С воем проносятся над землей «юнкерсы». Пулеметные очереди вспахивают землю, слышатся стоны, крики, проклятия. Рабцевич оглядывается на только что оставленный Брест. Город в разрывах снарядов, в огне. Горит завод, где он в последнее время работал коммерческим директором. «Как хорошо, — думает невольно, — что семью отправил на лето к родным в Кировск…»
А вот Рабцевич на барском поле. Как заведующий земельным отделом Качеричского волостного революционного комитета участвует в распределении помещичьих владений среди крестьян, аршином меряет землю. За ним с красным флагом, с гармошкой идут радостные, возбужденные односельчане.
— Это твой, Кондрат, — говорит Рабцевич, втыкая в землю колышек. — Паши, сей… Теперь голодными твои дивчины не будут!..
— Спасибо, Александр Маркович, — смеется селянин, смахивая слезы с шершавого, в щетине, лица. Он старается обнять Рабцевича.
— Это не мне надо говорить спасибо, Кондрат, — Советской власти…
Но что такое? Вместо крестьянина он видит перед собой широкоплечего приземистого венгерского писателя Мате Залку. Прославленный генерал Лукач — герой республиканской Испании, которого он встретил однажды на горной дороге во время перехода, пожимает ему руку, обнимает…
Рабцевич сидит за столом, пишет письмо в НКВД СССР:
«В настоящее время, когда Родине угрожает опасность, прошу дать мне возможность защищать Родину. Я должен отправиться в тыл врага и громить его тыл…»
И вновь перед ним шоссе, но уже пустынное, заснеженное Волоколамское. Рабцевич командует ротой в мотострелковой бригаде особого назначения НКВД.
— Иванов, — приказывает вытянувшемуся перед ним лейтенанту, — вы со своими людьми минируете участок от леса до дороги. — Обращается к другому командиру: — Вы делаете то же самое, но с левой стороны. Задание понятно? — И сам с группой бойцов начинает устанавливать мины.
— Танки не должны прорваться к Москве, не должны, — говорит хлопцу, который примостился рядом…
Рабцевич ввинчивает запал, но перед ним уже не мина, а граната. Идет бой. Кайзеровцы наступают. Их так много, что не может справиться пулемет. Рабцевич кидает гранату, еще, еще. Бой обрывается. Командир 6-го гренадерского полка Западного фронта на его опаленную гимнастерку прикрепляет Георгиевский крест, вручает погоны унтер-офицера. Рабцевич залезает в окоп, а там стоит шум: товарищи читают большевистскую газету.
— Как все правильно пропечатано, — скручивая цигарку, говорит один солдат, — ведь если пораскинуть мозгами, выйдет, что ни мы, ни простые немцы не хотим войны.
— Это уж точно, — поддерживает его другой, — мне плуг родней винтовки.
И вот уже говорят все разом:
— Долой войну!
— Хватит нам убивать друг друга!
— Мы такие же, как и они, крестьяне, рабочие!
— Айда к ним!
Солдаты вылезают из окопа.
— Товарищи немцы, братья, погодьте, не стреляйте!..
На той стороне тоже слышатся возбужденные голоса. Немецкие солдаты идут навстречу. Ни у кого нет оружия.
— Сволочи, что делаете? — перекошенный злобой, кричит ротный. Размахивая револьвером, намеревается остановить солдат. Подскакивает к Рабцевичу, хватает за грудь. — А ты, скотина, как смеешь? Ты же георгиевский кавалер!
Рабцевич выхватывает у него револьвер, отбрасывает в сторону, идет дальше.
Солдаты встречаются, начинается братание, кругом смех, восторженные возгласы. Александр обнимается с каким-то молоденьким, как сам, немцем. Они находят ящик, должно быть, из-под снарядов, садятся. Закуривают из одного кисета. Немец весело лопочет. Рабцевич не знает немецкого, но ему до удивления все понятно. Немец рабочий, у него есть жена и маленький Ганс, он сегодня же поедет домой.
— А я, — Рабцевич вздыхает, — я землю люблю…
Он радостно смотрит на немца, и вдруг лицо солдата уплывает. Перед ним Линке.
— Вот чудеса! Так это же Карл!
