— Беги, — ее голос охрип от крика. — Беги.
Куда бежать? Он увидел в зеркале смешное личико Тота. Карлик раз за разом повторял его имя и протягивал к нему руки, будто действительно мог утащить его в зазеркальную обитель. Но разве можно войти во что-то плоское, во много раз меньше тебя самого?
Можно. Из зеркала выпорхнул клочок холста, покружился в воздухе и опустился на землю перед Кассом. Он поднял его дрожащей рукой. Тот — или сама Эри — вырвал для него кусок из картины, и на рисунке петляла дорога. Летиции накинули на голову мешок, стянули тесемки. Ведьмак хотел смять рисунок и броситься ей на выручку, но рука его не слушалась. Кто-то в его голове знал, что девушке сейчас не поможешь. Касс отдал ей перчатку, а его нож был не таким, как у Летиции: он являлся исключительно спектральным и не имел материального воплощения. Только одного человека мог спасти Касс — себя самого. И он мысленно шагнул в картину, ступил на нарисованную дорогу, без желания, помимо воли, а Охотник не смог последовать за ним.
— Ты нарушила условия контракта, — донеслось до Летиции сквозь тонкую ткань мешка. Ей связали запястья. В душе царило странное умиротворение: он убежал, Касс ушел. — Для выяснения обстоятельств тебя доставят в Гильдию.
Девушку вывели на свежий воздух. Того, что происходило в комнате с алтарем, она уже не слышала. Мирцея смотрела на Тень, вяло покачиваясь, словно в трансе.
— Так ты хотела перехитрить меня, жрица?
— Я взрастила его, как своего ребенка.
— Ты сделала неправильный выбор. И неверный ход.
— Она — Лете.
— Лете умерла, — сказал Охотник. — И ты умрешь.
Глава 20
(Ланн)
Он медленно приходил в себя. Окружающий мир возвращался по кусочкам: запах, яркость, прохлада, ломота во всем теле. Ланн попытался встать, не открывая глаз, но мышцы взвыли, а голова раскололась ужасающей болью. Он рухнул обратно на постель.
Тихие, шелестящие слова. Пение где-то снаружи — за окном? На него упала тень, холодная ладонь накрыла горящий, как в лихорадке, лоб. Память не торопилась, подкидывая какие-то обрывки: башни Гильдии, капли серебра в траве, разинутая волчья пасть. Ряд дверей, протянувшийся в бесконечность. Не солнце, но что-то столь же ослепительное — улыбка. Осколки зеркал, и все они отражали одно — ее лицо. Он разлепил веки, увидел бледный овал, обрамленный иссиня-черным, и едва не задохнулся от счастья. Она пришла к нему, сквозь тьму расстояний, сквозь Грань, переступила через себя и свою гордость. Ради него одного.
— Тиша.
Алые губы наклонились к его уху, что-то шептали, успокаивая, а рука продолжала покоиться на его лбу. Рука, холодная как лед, как свирепый свистящий ветер, лежала и колола его крошечными иголками мороза. Чувства окончательно вернулись, и ему стало так горько, как не было никогда. Летиция? Нет, не она.
— Что… — Ланн вздрогнул от звука собственного голоса: осипший и слабый, как будто он был болен, смертельно болен. Над ним маячило лицо Лиандри. — Что случилось?
— Ты потерял сознание, — отозвалась она. — Все это было… слишком. Нужно время, чтобы приспособиться. Ты поправишься. Обязательно. Я знаю.
— Ты совсем не умеешь врать.
Снежная Ведьма вскочила. Ее губы тряслись.
— Ты знал, что это опасно. Мы оба знали.
Ланн привстал, чтобы обвести взглядом комнату, и от увиденного ему стало дурно. Мир завертелся перед глазами, в горле встал комок. Он стиснул зубы и попытался успокоиться. Ничего не получалось. Все состояло из стекла: стены, пол, двери, стол, стулья, кровать. Он видел прохожих на улицах, в аллеях между домов, а они видели его. Он чувствовал себя раздетым догола, выставленным на общее обозрение и потеху, ему хотелось с головой накрыться одеялом, но и оно оказалось прозрачным.
Лиандри с тревогой наблюдала за ним.
— Я потерял сознание, — произнес Ланн. — А ты нет.
— Мне все равно, какой здесь воздух. Я могу жить везде.
Он усмехнулся.
— Верно. Как некоторые насекомые, выдерживающие как высокие, так и низкие температуры. Ты не сгоришь на солнце и не замерзнешь среди ледников. — Ланн был готов к взрывам гнева, к брани, к рукоприкладству, но с каждым его словом Снежная Ведьма становилась все печальнее: как мать, выслушивающая покаяния сына, которого прежде считала святым. Ульцескор не оправдал ее ожиданий, его тело было подвержено слабостям и болезням, он не был подобен богу, как она сама. — Ты можешь не спать, не есть, быть где угодно. Ты не боишься других ведьм, потому что ты сильнее, не боишься этих чудовищ…
— Рефиайты.
— Что?
— Ре-фи-ай-ты, — повторила Лиандри по слогам. — Они так называют себя.
Это открытие поразило его. Значит, ведьма говорила с ними на равных?
— Они не монстры?
— Монстры. Но в ином смысле.
Дверь за его спиной отворилась, и Лиандри замолчала. Она слегка склонила голову в знак приветствия и протянула руки, принимая поднос с какими-то фруктами и стаканом воды. Ланн обернулся, и у него захватило дух: вошедшая была писаной красавицей, под стать тому мужчине, которого он увидел здесь первым. Незнакомка была одета в свободное платье с длинным рукавом, а в ее локонах, белых, как вишневый цвет, сверкали серебристые ленты. Бездонная синева глаз, гордый разлет бровей, безупречный рисунок губ. Он не мог взирать на нее без восхищения.
— Кто это? — спросил Ланн, когда девушка ушла, так и не взглянув на него.
— Сирша. Супруга того парня, которому ты свалился на голову.
Ланн ответил ей сердитым взглядом.
— Я ни на кого не сваливался.
Лиандри рассмеялась.
— Мне нравится, когда ты злишься.
Он оставил это без внимания.
— Продолжай, — попросил Ланн. — Насчет этих… рефиайтов.
— Сначала поешь.
Кости по-прежнему ломило, но в голове прояснялось, боль уходила на задний план. Ведьма вложила ему в ладонь шершавый желтый фрукт. Ланн понял, что ужасно голоден, и яростно впился в него зубами. Когда рот наполнился сладким соком, он подумал о том, что местная еда может оказаться для него отравой. Несмотря на тревожную мысль, ульцескор продолжал вгрызаться во фрукт, удивляясь своей же беспечности.
— Никто не найдет меня здесь, — задумчиво молвила Лиандри. — Никто не найдет нас.
— У меня нет намерения…
— … оставаться тут навсегда, — закончила она за него. — Понятно.
Ланн вытер ладонью рот.
— Я не знаю, что ты там себе надумала, но я с этим заведомо не согласен.
— А чего бы хотел ты? Вернуться в Гильдию? Найти Летицию ди Рейз?
— Это не твое дело.
— Ты сказал Дей, что не собираешься быть королем.
— Лири. — Когда она подняла на него глаза, исполненные невыразимой грусти, Ланн отчетливо повторил: — Это тебя не касается. Так или иначе, наши пути разойдутся.
Ее лицо прорезала улыбка, некрасивая, точно шрам.
— На самом деле, мне хотелось поблагодарить тебя. За то, что ты не отступил, что не передумал. Ты человек, Ланн, но ты сильнее всех, кого я знала. Я думаю, что я…
— Нет, — резко перебил он. — Молчи.
Это было равносильно пощечине, но Лиандри никак не отреагировала на грубость. Только ее глаза потемнели, словно в них разверзлась бездна, зрачок расширился, полностью затопив радужку. Ланн знал, что играет со смертью; он начал эту игру, как только пересек Грань. Он поклялся сопровождать Снежную Ведьму, но ничего сверх того, и хотел сразу поставить точку в их отношениях.
— Выполни и свою часть клятвы, — потребовал он.
— Имя твоей сестрички?
— Моей сестры и твоей королевы.
Лиандри покачала головой, как будто осуждая его.
— Вот как ты решил поступить? Посадить на трон ведьму? — Она предупреждающе вскинула руку. — Не утруждай себя. Не имеет смысла повторять, что я сую нос не в свои дела. И я не буду тебя мучить. Узнаешь ты или нет… — Ведьма сделала паузу, приглаживая волосы, и на этот раз ее улыбка была более искренней. — Это уже неважно.
