Ознакомительная версия.
— А раз так, то Матюхин не справился с задачей?
— В каком смысле?
— Эсэсовцы уже снялись или снимаются, а он этого не заметил.
— Мы ведь говорили вчера, что противник перед нами умный. Я думаю, что уход танкистов обставлен очень тонко. Видите, партизаны тоже ничего не заметили.
— Вы думаете, что футбольный матч рассчитан на партизан и возможных разведчиков?
— Думаю! И вот почему. Как же нужно разрекламировать матч, если о нем узнали даже партизаны. Ведь связи у них с этим районом, кроме нашей, нет. Посчитайте. Партизанский разведчик пришел на станцию или в округу. День потерся там, нашел своих людей, усек положение — это полдня или ночь. Дорога назад — опять день. Значит, по крайней мере двое суток. Видите, как давно говорят об этом матче. Причем так легко, что даже партизанские осведомители и те знают. Непростительная беспечность или, наоборот, преднамеренные действия: иметь под боком партизан и сообщать всем и каждому о таком массовом и мирном мероприятии, как матч? Нет, Лебедев, дело не мое, но, думается, эсэсовцы снимаются или вот-вот снимутся. Как — неизвестно.
— Еще две группы ушли.
— Знаю. Но пока они займутся делом… давайте поступим так. Я доложу начальству о своих предположениях. Вы тоже. И мы оба, каждый по своей линии, поставим в известность вышестоящие штабы. Надеюсь, те проявят достаточный интерес и подключат дальнюю разведку. Во всяком случае прозевать ни нам, ни вам нельзя — головы снимут…
Так началась вторая тревожная ночь Лебедева. Он докладывал полковнику, потом командарму, писал шифровки, принимал их и все время с нетерпением ожидал сигналов из-за линии фронта. В двадцать два часа ему позвонили.
— Замечены две ракеты примерно из того же места, что и прошлой ночью.
Первая ракета была зеленой, вторая — красной. Вторая группа — двадцать два часа и два часа было время ее сигналов — приступила к работе и противника не обнаружила. Теперь Лебедев почти не ждал сигналов Матюхина. Все сходилось и так.
Они возвращались новым путем — поближе к тому месту, которое на карте было очерчено синим кружком. Следовало проверить слова огородника Егора Грубого. Матюхин поверил ему, но проверить обязан. По дороге он сообщил Сутоцкому и Гафуру о добытых сведениях и поставил новую задачу — обойти месторасположение эсэсовцев с юга и выйти к железной дороге. Напомнил об осторожности и предупредил, что в случае чего оставшийся в живых должен подать сигнал. Новый сигнал — танкисты грузятся.
— Вот и все, товарищи.
— Товарищ командир, — деликатно покашляв, вмешался Грудинин. — Оправляться нужно было бы только в воду. Собачки этакое дело за версту чуют.
— Где ее найдешь, ту воду? — проворчал Сутоцкий.
Вот это ворчание и стало той частичкой, которая довела Андрея Матюхина до бешенства: не понимать таких простых вещей! Разведчик называется!
— Сутоцкий, за мной. Грудинин старший в паре с Шарафутдиновым.
Матюхин убыстрил шаг и, когда от второй пары их отделяло метров сорок, сказал:
— Вот что, старшина Сутоцкий, вы ведете себя подло. Кто бы я ни был, как бы я неумело ни командовал, вам вести себя так нельзя. Не только по отношению ко мне как к товарищу и командиру, а ко всему нашему делу.
— Ты чего? — угрожающе понижая голос, спросил Николай. — Ты… Опять все заслуги себе взять хочешь? А я чтобы при тебе прихлебателем? Да кто тебя спас в прошлый раз?! Забыл?! На своих хвост поднимаешь?
— Молчать! За спасение — спасибо. По гроб не забуду. А сейчас запомните: я — командир. Прекратите болтовню! Вернемся, тогда доложите начальству. И запомните, если еще раз услышу такое — пристрелю. Ты меня знаешь. Все!
Сутоцкий яростно пыхтел, потом немного успокоился.
— Слушай, чего ты? Враг я, что ли? Вижу, не так ведешь себя, вот меня зло и берет.
— Врешь! Если бы ты был такой, как раньше, ты бы мне все с глазу на глаз сказал, как я тебе сейчас, где я засыпаюсь. Вот Грудинин помогает. А ты? Имей в виду, мое слово свято.
— Подожди, Андрей…
— Хватит! До возвращения нет Андрея! Есть товарищ младший лейтенант. Почему у тебя такие отношения с Шарафутдиновым?
— Он что?.. Вам докладывал?
— Отвечай!
— Ну, когда мы лежали в засаде, прошла машина. Легковая. Я попросил: прикрой меня, я ее подорву и возьму «языка» — враз все будет ясно. А Шарафутдинов приказ не выполнил. Говорит, командарм приказал тихонько и смирненько. Я разозлился. А он мне, старшему по званию, отвечает: мне командарм лично приказал и только он свой приказ может отменить. Ну, говорю, черт с тобой, я ее сам сейчас резану. Так он на мой автомат навалился. «Стреляй, говорит, сначала меня». Ну, а машина проехала. Ушел «язык».
— Ну и сволочь же ты, Колька, — задохнулся Матюхин. — Ради того, чтобы выхвалиться, выдвинуться, поставил бы под удар все дело. Счастье твое, что Гафур тебя не выдал, а то я бы тебя под горячую руку сразу шлепнул.
— Это за что же? За то, что я хотел как лучше? Мы вот подали сигнал, что танкисты на месте, а они, сам говоришь, уже сматываются. А взяли бы «языка», сразу же уяснили, что к чему.
— А ты уверен, что это ехали эсэсовцы? Уверен, что вам удалось бы взять двух? Подняли бы стрельбу — сразу же известили врага: вот они мы, разведчики. Даже если б ты и взял «языка», даже если б он нам все рассказал, так нам же еще ночи нужно было дождаться, чтобы сигнал подать. Ты об этом думал? Что мы здесь, ради собственной выгоды?
— К партизанам бы подались…
— К партизанам? Куда? Сутки пробиваться? А ты уверен, что «язык» не соврал? Разве можно без проверки? Нет, Николай, я тебе сказал все. Делай вывод. Снял бы тебя и со старшего, но…
— Вот именно — «но». Все темнишь, все скрываешь… С Грудининым о чем-то шепчетесь, что-то прячете… А я так… пришей кобыле хвост.
— Ничего я не темню. Просто… Просто не имею права говорить. Скажу… придет время. Все! На этом кончили.
Они вернулись ко второй паре, и Сутоцкий поменялся местами с Грудининым. Шли по склону высоты, и снизу едва заметно тянуло сыростью.
— Ручеек имеется, — отметил Грудинин.
— Вас как по батюшке?
— Васильевич. А что?
— Да так… Хочется иногда назвать вас по батюшке.
— Что вы, товарищ командир…
— Ладно. Это к слову. Давай слушать.
Утренний лес был тих и глух. Спустились вниз, поели, попили воды из ручья и по очереди вздремнули. Когда уже собрались уходить, Гафур толкнул Матюхина и главами показал вверх. Там, на прогалинке между высокими деревьями, стояли два немца и собака — большая, почти черная, с подпалинами на груди и в подбрюшье. Ее поводырь, придерживая одной рукой поводок, прикуривал у второго. Собака смотрела прямо на разведчиков, и уши у нее стояли торчком. Матюхин ногой толкнул Грудинина и шепнул:
Ознакомительная версия.
