же проявиться воинственным охотничьим инстинктам Арташеса. Со своим новеньким английским винчестером-подарком отца штабс-капитана — Арташес красовался впереди в живописном кавказском одеянии с газырями, в лохматой чеченской папахе на голове — ну, настоящий Хаджи Мурат! В мальчишечьем охотничьем азарте он считал ниже своего достоинства мирно шагать по дороге, а предпочитал шнырять по боковым звериным тропкам и тыкать дулом своего великолепного винчестера в густые кусты чангала, вспугивая фазанов, зайцев и прочую дичь, забыв о предупреждении взрослых: «В тугаях небезопасно, особенно бойтесь дразнить кабанов. Здоровенные клыки у секачей».
Но Арташес был бесстрашен, и ему особенно хотелось подразнить такого зверюгу. Послушать Арташеса — он настоящий истребитель кабанов, и он тянул приятелей в глухие дебри пострелять, несмотря на категорический запрет. Рыская среди колючих кустов, он задержал всю «экспедицию», и вдруг оказалось, что солнце огромным багровым шаром, зловещим и угрожающим, катится по мохнатым верхушкам камыша. Внезапно наступил вечер.
И в густых сумерках сразу же возникло на белесой каменистой тропинке меж стеной стоявших черных кустов нечто громадное, настоящее чудовище. Многопудовая волосатая туша на коротеньких ножках, страшно хрюкая и сопя, ринулась наперерез, прикрывая собой целый выводок диких свиней.
И тем не менее все сошло бы благополучно. Но надо же…
Выстрел… Вспышка. Вопль.
— Арташес, назад!
Ребята бросились к упавшему на тропинке другу. Вся нога залита была кровью, брюки порваны. Арташес стонал:
— Ох, не могу встать!
Баба-Калан не растерялся. Мгновенно он стянул с плеч льняную сорочку. Он опытный парень — недаром все детство пробыл пастухом в горах, — действовал уверенно и решительно. Затянул ногу Арташесу выше колена жгутом, остановил кровь и быстро перевязал рану. Теперь надо было немедленно доставить раненого к доктору. Кишлак Дагбид уже близко. А от него рукой подать до поселка железнодорожников станции Самарканд Среднеазиатской железной дороги. Тропинки и дорожки, ведущие к этому поселку, местное население знает отлично. Да и рабочие депо знают этот путь в заросли поймы реки Зарафшан и частенько заглядывают запросто в Дагбид на базар. В поселке имеется и железнодорожная больница, и врач.
Пришлось долго повозиться с самодельными носилками.
Один Баба-Калан не унывал и хоть ворчал, но работал в темноте свирепо, аж сучья трещали.
— Вот сейчас и готовы носилки. Отличные носилки. Ничего, терпи, друг Арташес, до свадьбы нога заживет, — повторяет Баба-Калан любимую присказку Ольги Алексеевны.
Когда, наконец, носилки удалось связать, когда беспомощного, ослабевшего от потеря крови Арташеса удалось положить на них, когда, наконец, спотыкаясь и чертыхаясь, потащили их, они не знали, сколько времени. И не могли знать: часов ни у кого не имелось, а тьма не только не рассеялась, а сделалась еще гуще.
Мальчишки отлично знали местность еще с восьмого года, когда здесь прятался Геолог. И теперь — ребята знают — железнодорожники прячут здесь оружие — трофейные австрийские карабины и немецкие винтовки, патроны. Дядя Иван Бровко даже говорил про «рабочий арсенал». Тугаи и камышовые заросли совсем не так пустынны, как кажется.
Мальчишки совсем уже не маленькие. И хоть слезы беспомощности, кажется, сейчас потекут от бессилия и злости, но они отлично понимают, что надо держаться.
Какая ужасная дорога! Галька, ухабы, провалы, хлещущие больно по щекам и глазам ветви. Невыносимая, свинцовая тяжесть носилок. Стоны товарища. И они куда-то бредут во тьму и безнадежность. Они временами останавливаются отдохнуть, послушать, не лает ли где собака?
Нет. Не лает. И даже паровозных гудков совсем не слышно. Неужто они заблудились? Ушли в сторону…
Мертвая тишина.
Из сил выбились. Сесть на землю, закрыть голову руками, заснуть.
Тогда звучит голос, бодрый, ясный, — голос Арташеса.
— Винчестер? Вы взяли там в траве винчестер?
— Надоел ты со своим винчестером.
— Стреляйте… о… Стреляйте. Помощь на выстрелы…
— Господи! Как до сих пор не догадались.
Выстрел из винчестера громкий, пронзительный.
И на первые же выстрелы в ответ:
— Эге-гей! Где вы?
И откуда ни возьмись красный свет, люди, лающие псы, бодрые возгласы!
И словно во сне участливые лица. И всё знакомые: Геолог, Намаз, дядя Мерген, откуда только он взялся здесь, в дагбидских тугаях?
Но чего тут думать? Все занялись одним Арташесом. Все остальное потом. И даже непонятно, когда Миша сообразил сказать Георгию Ивановичу о приезде Юлдуз. Некогда было разглядеть, как мгновенно при свете коптящего самодельного факела озарилось радостью его заросшее благообразной узбекской бородкой лицо. Почему-то Миша успел мысленно отметить, что дервиш подвижник-подпольщик выглядит совсем уж не таким истощенным факиром, как четыре года назад. Он поздоровел, раздался в плечах.
Но тут было не до разглядываний и не до взаимных приветствий. Подняли носилки и дружно, почти бегом, зашагали по каменистым логам и тропам. Строения Дагбида оказались совсем близко.
Но что ж поделать? Жизнь в кишлаке в те времена замирала с заходом солнца. Дехкане забирались под одеяла с наступлением темноты, и не нашлось бы ни сил, ни крика, которые заставили бы их выйти в ночь. Несчастные наши охотник» могли бы до следующего дня вопить о помощи, и никто бы их не услышал.
Но на этот раз, видимо, какие-то слухи дошли о том, что в Дагбид идут «некие охотники». И их ждали. Ждал Геолог, но, конечно, не известий о жене. Он и думать не мог, чтобы она могла за столь короткий срок «прилететь» из далекой, невероятно далекой Швейцарии. Ждал он газет и новостей на мастерских и из Кызыл-Кургана. Ждал новостей Намаз из Джизакской степи, где назревали грозные события. Ждал ли чего-либо лесной объездчик Мерген, приехавший в Зарафшанское лесничество по своим лесническим делам из Ташкента, трудно сказать. Он хранил суровое молчание. И на лице его ничего не удалось бы прочитать самому пытливому человеку, когда с уст Миши и Баба-Калана посыпалось звонким бисером слово «Юлдуз!»
Когда через несколько долгих, мучительных часов, уже на рассвете, на арбе доставили Арташеса в местную амбулаторию и когда жизнь его была спасена, Мерген взобрался на оглобли арбы и, сладко зевнув, сказал:
— Вы поедете, йигиты? Или потопаете ногами? Охотники на арбах не ездят.
В слове «охотники» он вложил столько снисходительного презрения, что мальчики дружно ответили:
— Пешком!
— Хорошо, сынки! А я поехал. В Дагбиде арба очень нужна.
Внешне он оставался холодным, неприступным. Но в глазах его светились доброта и тепло. Он уехал, но на прощанье не обошелся без назидания:
— Ты, Баба-Калан, уже перерос меня, а шалишь, озоруешь, как маленький, эге, сыночек…
Он покачал головой:
— Что ж делать? Озорные детки лучше хлипких деток.
Ребята, ошеломленные, распаренные, ничего не соображающие, добрались утром до постелей, чтобы проспать чуть ли не сутки.
Но Миша успел
