что, сволочь, нажралась? Продажа не состоялась.
* * *
Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском
переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире
упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое
время суток освещалась электричеством. Приходящим к
ней впервые Фаина Георгиевна говорила:
– Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем!
Марии Мироновой она заявила:
– Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя
ведром, которое туда опустили.
– Но ведь так нельзя жить, Фаина.
– А кто вам сказал, что это жизнь?
Миронова решительно направилась к окну. Подергала за
ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену.
– Господи! У вас даже окно не открывается…
– По барышне говядина, по дерьму черепок…
Эта жуткая комната с застекленным эркером была
свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен.
Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того
неестественно высокий голос режиссера звучал с
болезненной пронзительностью:
– Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля.
Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?! Это был один из тех
знаменитых ночных просмотров, после которого «вождь
народов» произнес короткий спич:
– Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все
равно всегда разная…
* * *
– Старая харя не стала моей трагедией – в 22 года я уже
гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух
моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице:
«Старухи, я любила вас, будьте бдительны!» Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала
душиться только в старости». Старухи бывают ехидны, а к
концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки…
Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают
искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра
до вечера!
* * *
Вернувшись в гостиницу в первый день после приезда на
гастроли в один провинциальный город, Раневская со
смехом рассказывала, как услышала перед театром такую
реплику аборигена: «Спектакль сегодня вечером, а они до
сих пор не могут решить, что будут играть!» И он показал
на афишу, на которой было написано «Безумный день, или
Женитьба Фигаро».
* * *
– Очень сожалею, Фаина Георгиевна, что вы не были на
премьере моей новой пьесы, – похвастался Раневской
Виктор Розов. – Люди у касс устроили форменное побоище!
– И как? Удалось им получить деньги обратно?
* * *
Раневская повторяла: «Мне осталось жить всего сорок пять
минут. Когда же мне все-таки дадут интересную роль?» Ей
послали пьесу Жана Ануя «Ужин в Санлисе», где была
маленькая роль старой актрисы. Вскоре Раневская
позвонила Марине Нееловой: «Представьте себе, что
голодному человеку предложили монпансье. Вы меня
поняли? Привет!»
* * *
Во время репетиции Завадский за что-то обиделся на
актеров, не сдержался, накричал и выбежал из
репетиционного зала, хлопнув дверью, с криком: «Пойду
повешусь!» Все были подавлены. В тишине раздался
спокойный голос Раневской: «Юрий Александрович сейчас
вернется. В это время он ходит в туалет».
* * *
В «Шторме» Билль-Белоцерковского Раневская с
удовольствием играла Спекулянтку. Это был сочиненный
ею текст – автор разрешил. После сцены Раневской –
овация, и публика сразу уходила. «Шторм» имел долгую
жизнь в разных вариантах, а Завадский ее Спекулянтку из
спектакля убрал. Раневская спросила у него: «Почему?»
Завадский ответил: «Вы слишком хорошо играете свою
роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не
как главная фигура спектакля…» Раневская предложила:
«Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже».
* * *
Раневская говорила:
– Завадский простудится только на моих похоронах.
* * *
– Завадскому дают награды не по заслугам, а по
потребностям. У него нет только звания «Мать-героиня».
* * *
– Завадскому снится, что он похоронен на Красной
площади.
* * *
– Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе.
* * *
Творческие поиски Завадского аттестовались Раневской не
иначе как «капризы беременной кенгуру». Делая скорбную
мину, Раневская замечала:
– В семье не без режиссера.
* * *
Раневская вообще была любительницей сокращений.
Однажды начало генеральной репетиции перенесли
сначала на час, потом еще на 15 минут. Ждали
представителя райкома – даму очень средних лет, заслуженного работника культуры. Раневская, все это
время не уходившая со сцены, в сильнейшем раздражении
спросила в микрофон:
– Кто-нибудь видел нашу ЗасРаКу?!
* * *
Как-то раз Раневскую остановил в Доме актера один поэт, занимающий руководящий пост в Союзе писателей.
– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как ваши дела?
– Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдем в сторонку, и я вам с
удовольствием обо всем расскажу.
– Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо
еще на заседание…
– Но вам же интересно, как я живу! Что же вы сразу
убегаете, вы послушайте. Тем более что я вас не задержу
надолго, минут сорок, не больше.
Руководящий поэт начал спасаться бегством.
– Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! – крикнула ему
вслед Раневская.
* * *
– Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла
мужу – потому еще, что у меня его никогда не было, –
заявила Раневская, упреждая возможные вопросы
журналиста.
– Так что же, – не отстает журналист, – значит, у вас совсем
нет никаких недостатков?
– В общем, нет, – скромно, но с достоинством ответила
Раневская. И после небольшой паузы добавила:
– Правда, у меня большая жопа и я иногда немножко
привираю…
* * *
Режиссер Театра имени Моссовета Андрей Житинкин
вспоминает:
– Это было на репетиции последнего спектакля Фаины
Георгиевны «Правда хорошо, а счастье лучше» по
Островскому. Репетировали Раневская и Варвара
Сошальская. Обе они были почтенного возраста: Сошальской – к восьмидесяти, а Раневской – за
восемьдесят. Варвара была в плохом настроении: плохо
спала, подскочило давление. В общем, ужасно. Раневская
пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь
сладкое, дабы поднять подруге настроение. Там ее
внимание привлекла одна диковинная вещь, которую она
раньше никогда не видела, – здоровенные парниковые
огурцы, впервые появившиеся в Москве посреди зимы.
Раневская, заинтригованная, купила огурец невообразимых
размеров, положила в глубокий карман передника (она
играла прислугу) и пошла на сцену. В тот момент, когда она
должна была подать барыне (Сошальской) какой-то
предмет, она вытащила
