Он отворил ее дверь, вошел, как обычно, без стука
И с порога сказал:
Между нами не может быть церемоний.
Я прошу меня извинить за мою неучтивость в кафе.
Она хочет ответить, что это не важно,
Но не может издать ни звука.
Не нужно ждать от меня ничего.
Ты слышишь?
Шарлотта послушно кивает.
Я никогда ничего не даю, если меня принуждают.
Не выношу даже мысли о том, что меня где-то ждут.
Свобода – таков девиз тех, кто выжил.
И, коснувшись щеки Шарлотты,
Альфред продолжал: спасибо,
Спасибо тебе за твои рисунки.
Правда, они наивны, не точны и не закончены,
Но в них есть залог будущей силы, и мне это нравится.
Глядя на них, я услышал твой собственный голос,
Ощутил что-то вроде ущербности, отклонения,
Даже, может быть, легкий намек на безумие —
Робкое и наивное, мягкое и учтивое, но, безусловно, реальное.
Вот.
Я хотел тебе это сказать.
Мы с тобой, ты и я, – прекрасный дебют!
И он вышел, пожав ее руку.
Он был уверен: Шарлотта всецело ему подчинилась.
Впервые она работала на заказ,
Но, создавая свои рисунки, всем сердцем вживалась в них.
Для девушки это уже поворотный момент.
Тот, кого она полюбила, облек ее вдохновение в Слово,
И это ее привело в экстаз.
Теперь она знала, куда ей дальше идти,
Где спрятаться и уберечься от злобы.
Как страшно признаться себе: я – художник!
Художник…
Она твердит это слово,
Не в силах разумно его объяснить.
А впрочем, не важно,
Слова не всегда достигают намеченной цели,
Их место – на рубежах ощущений,
Где можно блуждать наугад в нереальном пространстве.
Художник живет в бесконечном смятении – это его привилегия.
Шарлотта долго кружила по комнате,
Потом бросилась на кровать, разразившись
бессмысленным смехом.
Теперь ее участь казалась ей сказочной,
Она ощущала себя всемогущей,
И от этого чувства ее лихорадило.
Но ее и впрямь лихорадит, —
Она переполнена счастьем.
А вечером к ней заглянул отец.
Он был встревожен, смерил дочери температуру,
Пульс пощупал – странный, неровный! —
И засыпал ее вопросами:
Ты выходила легко одетой?
Нет.
Съела что-нибудь неподходящее?
Нет.
У тебя неприятности?
Нет.
Тебя кто-то обидел?
Нет, папа.
И Шарлотта его успокаивает, заверив, что ей полегчало:
Это был легкий приступ, все уже хорошо!
Утешившись, Альберт целует дочку
И тут констатирует: жар бесследно исчез!
Странно все-таки, что это с ней?
Наконец он уходит, а Шарлотте не спится,
Уж ей-то понятно, что с нею творится.
Шарлотта, конечно, надеялась завоевать Альфреда,
Но надежду ее омрачали сомнения.
Ощущение собственной силы сменялось горьким унынием,
И она надолго впадала в депрессию,
Не веря, что кто-то питает к ней искренний интерес.
Альфред, несомненно, поймет, как она заурядна,
Это вполне очевидно.
Устремит на нее свой проницательный взгляд,
Раскроет обман и со смехом уйдет навсегда.
Ей хотелось спрятаться под одеяло.
Надежды внезапно сменялись страхами.
Ее ужасала сама перспектива их будущей встречи.
Как страшно его увидать – и не оправдать ожиданий.
Конечно, он бросит ее. Это предрешено.
И тогда ее ждут страданья.
Как больно!
Неужто все это – любовь?
Пришедший Альфред застал ее в хмуром молчании,
Скованной, замкнутой.
Ты словно за крепостной стеной, сказал он Шарлотте
И, пытаясь ее рассмешить,
Стал рассказывать ей истории – курьезные, дикие, небывалые.
Шарлотта встречала их слабой улыбкой,
Вот и первая брешь в ее обороне:
Давно уж никто не пытался ее развлекать.
Много лет атмосфера в доме – мрачней не бывает.
Каждый вечер отец неумело пытался скрыть унижения дня,
А Паула делала вид, будто мечтает о сцене и о карьере,
О тех временах, когда снова поедет в турне.
В этом смысле Альфред был на них не похож:
Он вернулся из ада, из небытия, —
Кто б поверил, что он еще смеет дышать —
В тридцать восьмом году?!
И опять он назначил ей встречу в том самом кафе.
Значит, им предстояло вторично нарушить запрет —
Ведь евреям нельзя посещать кафе, но это не важно,
Здесь их заповедное место.
Под столами шныряли коты, множество разных котов,
Они терлись о ноги клиентов.
Обстановка – словно во сне наяву,
В клубах дыма сигар посетителей.
Я знаю всех этих котов, сказал Шарлотте Альфред,
Я присвоил им всем имена композиторов.
Этот, щупленький, – Малер, тот, дородный, естественно, Бах.
Слышишь, это мурлычет Вивальди.
И конечно, вон там – мой любимец,
Его имя – Бетховен.
Ты увидишь, он глух как тетеря.
Позови его и посули молока – он даже не обернется.
Смущаясь, Шарлотта подозвала к себе кота,
Но тот вообще на нее не взглянул,
Только сонно щурил глаза.
Альфред продолжал очеловечивать кошек
И по этому поводу вспомнил о Шуберте.
«Смерть и Девушка»… Снова этот квартет.
Он не сходил у них с языка, не давал им обоим покоя.
И Альфред завел длинный рассказ о создателе этой музыки.
Знаешь, Шуберту не везло в отношениях с женщинами,
Он был маломерок, при этом весьма неуклюжий.
Столько насочинял, а вот с сексом был не в ладу,
Так и скончался практически девственным.
Кое-где в его музыке это легко уловить:
Начать хоть с венгерских мелодий, – их словно писал
непорочный юнец,
Да и вся его музыка как-то бесплотна.
Однажды он переспал с проституткой,
И она заразила его смертельной болезнью.
Его агония растянулась на годы.
Бедняга, тебе его жаль?
Но теперь здесь хотя бы имеется кот, носящий то же имя.
Как-никак это форма посмертной славы.
Шарлотта в смятении слушала рассужденья Альфреда.
Конечно, она размышляла о Шуберте,
Но ей не терпелось при этом разрешить более личный вопрос.
А ты?
Что – я?
А у тебя, Альфред, много ли было женщин?
Ах, женщины…
Да, я знавал нескольких…
Именно так он ей и ответил,
Довольно уклончиво.
Потом, встрепенувшись, добавил:
Да, женщин я знал.
Сколько точно – сказать не могу.
Но все они, все до одной, были важны для меня.
Ведь это не может пройти бесследно —
Когда рядом с тобой обнаженная женщина —
Женщина в ожидании поцелуя.
Я благоговел перед каждой из них,
Даже будь это бабочка-однодневка.
Шарлотта забыла обо всем на свете,
Даже о том, что волнуются близкие.
Наконец она вернулась домой, где ее поджидал отец.
Ну теперь он спокоен или все еще разъярен?
Наверно, и то и другое.
Минуту спустя Альберт разразился криком:
Где ты была?
Хоть подумала бы о нас,
О нашей тревоге, о нашем отчаянии!
Шарлотта виновато понурилась.
Ей известно, что ночью ходить опасно:
Попадешься к патрульным в лапы, могут отправить в лагерь,
Могут избить, изнасиловать, просто прикончить.
Она жалобно попросила прощения, но заплакать не получилось,
Только и выдавила из себя: я шла, замечталась, и вот…
Это глупое объяснение – первое, что пришло ей в голову.
Паула сказала Шарлотте, чтоб разрядить обстановку:
Никогда больше так не делай.
Если хочешь мечтать, мечтай, пожалуйста, дома.
И Шарлотта пообещала им быть осторожней.
Но что же это за жизнь для молодой девушки?
Ей двадцать один год, ей хотелось свободы,
А сейчас каждый вздох, каждый взгляд был под строгим контролем
И любой шаг в сторону смертью грозил.
На самом же деле в тот вечер, счастливая как никогда,
Она обо всем забыла.
Ее не пугала даже тюрьма, лишь бы рядом был Он.
Она обняла отца и вдруг улыбнулась,
Лицо ее радостно вспыхнуло,
Она еле сдержала ликующий смех.
Паула глядела на девушку, не понимая, в чем дело.
Перед нею стояла совсем другая Шарлотта,
Не та, что была молчаливой и замкнутой,
Что минуту назад готова была разрыдаться.
Эта – новая – ни с того ни с сего улыбается
И так искренне просит прощения:
Извините! Я больше не буду!
Повторив это несколько раз, она убежала к себе.
А супруги переглянулись
Удивленно или, скорее, тревожно:
Ни он, ни она не забыли, что в семье затаилось безумие.
Несколько дней спустя влюбленные встретились снова, в Ванзее,
В этом волшебном предместье Берлина,
С Большим и Малым озерами.
Пасмурная погода разогнала гуляющих,
Так что в данный момент они были совсем одни,
И Шарлотта к тому же свободна.
На сей раз она сообщила домашним, что будет в гостях у Барбары.
Они сели вдвоем на скамейку, где сидеть им запрещено.
Их тела скрывали табличку с этим запретом:
NUR FÜR ARIER – только для арийцев.
Но рядом с Альфредом Шарлотте не страшно нарушить закон.
Она говорит: как мне ненавистна наша эпоха!
