Она никогда не слышала выражение «потерять интерес к жизни», но страдания, перенесенные в последнюю неделю, не раз подводили ее к этой черте. Не перейти черту ей удавалось, вспоминая и сосредоточиваясь на забавных, поучительных или просто приятных вещах из тех разговоров в кафе. Они помогали ей восстановить душевное равновесие, напоминая о том, что жизнь может быть яркой и увлекательной, а не только безжалостной и свинцово-угрюмой, какой она была сейчас.
За три дня до смерти мама, уже давно ничего не евшая, наконец-то открыла рот, чтобы принять предложенную Джоанной дольку мандарина. Это доставило дочери огромную радость.
Впрочем, нет – «огромная радость» было не тем выражением, которое ей пришло в голову; ей вспомнилось слово «мелкопрелесть». Согласие умирающей матери принять немного пищи не было просто мелочью, и Джоанна надеялась, что вкус мандарина покажется ей прелестным. Должно быть, именно поэтому забавное словечко всплыло в ее памяти и прочно связалось с последним моментом их сознательного общения.
Со временем она поняла причину этой связи: потому что в другое время слово «мелкопрелесть» наверняка понравилось бы маме. При ее живом воображении мама сразу уловила бы его точный смысл, и впоследствии это слово часто употреблялось бы обеими в телефонных разговорах. Мелкопрелесть.
Наблюдая за мамой, когда та медленно жевала мандариновую дольку, Джоанна почувствовала, как это слово разрастается, набирает силу внутри ее – и едва не произнесла его вслух.
Эймон Рейли был симпатягой и разгильдяем. Казалось, его знали все и повсюду, включая официанток. Они расцветали улыбками, когда он входил в ресторан, и начинали откровенно заигрывать, едва он присаживался за столик. Я наблюдал это неоднократно в самых разных заведениях, включая такие, где никто из нас не бывал раньше. На мои вопросы, знает ли он этих женщин, Эймон всегда отвечал «нет».
Эймон был душой любой компании. Он оставался всеобщим любимцем и баловнем, даже показывая себя с наихудших сторон, что бывало сплошь и рядом. Ездил он на старом раздолбанном «мерседесе», одинаково грязном внутри и снаружи. Если надо было кого-нибудь подвезти, он сгребал с переднего сиденья и перекидывал назад кучу всякого хлама. Чего там только не попадалось – и металлическая рамка лозоходца, и упаковка подгузников (хотя он был холост), и плетеная корзинка для хай-алая, а однажды я заметил измятое фото кинозвезды с ее автографом весьма интимного свойства. Писал он только печатными буквами, настолько четкими и аккуратными, что их можно было спутать с типографским шрифтом. Он вел подробный дневник, но никто никогда не видел, что там написано, хотя толстая тетрадь всегда была при нем. Его личная жизнь состояла из нескончаемой череды катастроф, и все мы удивлялись, почему ни одна женщина не остается с ним надолго.
Когда он закрутил роман с моей возлюбленной по имени Ава, это продлилось лишь пару недель. Но и Ава ничего не прояснила, когда я осторожно спросил о причине их разрыва.
– Мы с ним не подходим друг другу, – сказала она.
– И?..
– И все. Бывает, что два человека несовместимы по тем или иным параметрам. К примеру, они могут быть добрыми друзьями, но, как только дружба перерастает в любовь, все идет наперекосяк. Что-то не согласуется, не гармонирует… я не знаю, как еще объяснить. С Эймоном можно отлично погулять-повеселиться, но как спутник жизни он мне не подходит.
– Почему?
– Что ты заладил «почему» да «почему», как семилетний ребенок? Впадаешь в детство?
Она поморщилась, что было знакомым сигналом: тема закрыта, пора ее сменить. Однако на сей раз вышло иначе.
– Присядь, – сказала она.
– Что?
– Присядь. Я расскажу тебе историю. Она будет довольно длинной.
Я сделал, как было сказано. Когда Ава велит сделать то-то и то-то, ты это делаешь, потому что… просто потому, что это Ава. Она любит сладкое, международную политику, чистую правду, работу в чрезвычайных ситуациях и чудеса – не обязательно в таком порядке значимости. Она журналистка, которой по душе командировки в самые опасные места планеты, вроде афгано-пакистанской границы или Сьерра-Леоне. Вы можете увидеть ее в теленовостях с каской на голове или с развевающимися волосами, когда рядом взлетает вертолет, который только что доставил их съемочную группу на далекий военный аванпост или к дымящимся развалинам деревни, накануне атакованной инсургентами. Она бесстрашна, уверена в себе и нетерпелива. Кроме того, она беременна – и только потому сейчас находится дома. Мы с ней уверены, что ребенок мой, хотя нельзя полностью исключить и отцовство Эймона.
Я знал Аву Малкольм двенадцать лет, из которых одиннадцать лет я ее любил. Она же не проявляла ко мне интереса, если за таковой не считать редкие звонки из невообразимых мест типа Уагадугу или Алеппо. Сигнал оттуда проходил слабо и с помехами. В ту пору, до появления спутниковых телефонов, наши разговоры часто обрывались на полуслове, как будто линиям связи надоедало передавать туда-сюда пустую болтовню.
Позднее она призналась, что долгое время считала меня геем. Но когда по возвращении из очередной командировки она обнаружила, что я живу с Джен Шик, мой гей-период в мозгах Авы Малкольм подошел к концу.
У бедняжки Джен не было ни единого шанса. Я всегда знал, что буду любить только Аву – любить издали, радуясь каждой подаренной ею минуте общения, восхищаясь этой отважной талантливой женщиной и со стороны наблюдая за тем, как она проживает свою замечательно яркую жизнь.
Но затем ее подстрелили. По иронии судьбы случилось это не в какой-то далекой, грязной, раскаленной на солнце дыре с толпами дрянных парней, разъезжающих на мулах и верблюдах вместо танков. Нет, это случилось в ночном магазине всего в четырех кварталах от ее нью-йоркской квартиры, когда она собралась купить бутылку красного вина и пакет сырных палочек, что совпало с попыткой придурка по кличке Трепач совершить свое первое ограбление. Он потом утверждал, что его пистолет выстрелил сам по себе, причем два раза. И одна из пуль задела плечо Авы. Хотя «задела» – это слишком мягко сказано, если учесть, что вылетела эта пуля из «Глока-36», серьезной пушки сорок пятого калибра. Возможно, все обошлось бы без крови, упади Ава на пол, как сделали другие покупатели, когда Трепач угрожающе завопил. Но Ава – это Ава; ей нужно было видеть, что происходит, и она осталась стоять, пока пистолет не выстрелил, оказавшись в тот миг направленным в ее сторону.
За годы репортерской работы она повидала много ужасных вещей и всегда выходила из передряг без единой царапины. Но как это часто случается с людьми, получившими серьезное ранение, последнему сопутствует психологическая травма. Выписавшись из больницы, она «целый год моталась по миру, трахалась с кем попало и пряталась от знакомых». Это ее собственные слова.
– Я вышла из больницы с рукой на перевязи и шилом в заднице. Я была свихнувшейся на сто сорок два процента как минимум. И я хотела жить вдвое активнее, чем жила прежде: повидать как можно больше разных мест, переспать с как можно большим числом мужчин. К этому я пришла, побывав на волосок от смерти, и в погоне за новизной была ненасытна: больше жизни, больше секса, больше новых мест… Я использовала тысячи бонусных миль, накопленные за годы служебных перелетов. А когда бонусы закончились, стала использовать полезные знакомства, чтобы попасть в ту или иную точку мира. Много времени я провела на юго-западе России, потому что те места походили на новый Дикий Запад – с бешеными нефтедолларами и лихорадочной деловой активностью. И как-то раз в Баку я встретила йита…
Это типично для рассказов Авы. В своих телерепортажах она всегда говорит строго по делу, четко и ясно выражая мысль. Но в живом общении ее частенько заносит, и она упускает из виду, что собеседник может не знать, где находится этот Баку, и – наряду с большинством жителей Земли – уж точно не знает, что такое «йит».
– Пожалуйста, поясни последние два слова.
– Азербайджан, – сказала она нетерпеливо. – Баку – это столица Азербайджана.
– Ладно, с Баку разобрались. Как насчет йита?
– Это джеллум.
– А что такое джем-лум?
– Йит – это другое название джеллума: что-то вроде гадателя или, скорее, шамана. Гибрид колдуна и мудреца. Только в Азербайджане йитами являются исключительно женщины. Это довольно странно, потому что в остальном у них господствует мачизм – мужчины всюду на первом плане.
– Теперь все ясно: Баку и йит.
Она наклонилась вперед и чмокнула меня в уголок рта.
– Мне нравится, что ты меня прерываешь и просишь пояснения. Обычно люди слушают мою трескотню, пропуская мимо ушей непонятные им детали.
– Продолжай.
– Итак, уже под конец той поездки я решила посетить Баку, потому что там происходит действие одной из моих любимых книг: «Али и Нино». Когда читаешь эту книгу, Баку представляется самым романтическим местом на земле. Оказалось, ничего подобного, хотя к моей истории это уже не имеет отношения… Я поехала в пригород под названием Сабунчи. Со мной был гид-переводчик по имени Максуд, свободно владевший английским. Я до того работала с ним в командировках и хорошо знала этого человека. А он знал, какие вещи могут меня заинтересовать. На сей раз у меня не было служебного задания, так что пришлось нанять его за свой счет. Когда мы прибыли в Сабунчи, Максуд сказал, что в этих краях живет одна из самых известных джеллум, и предложил с ней встретиться. Прорицатели, астрологи, гадание по картам Таро – эти вещи на нас, дамочек, действуют как наркотик. Ясновидящие, шаманы, медиумы – нам только подавай! И я, конечно, согласилась встретиться с этой женщиной… Ее звали Ламия, что по-азербайджански значит «сведущая». Жила она в маленькой квартире в одной из унылых серо-панельных многоэтажек, построенных коммунистами по типовому проекту и похожих как близнецы, так что в том районе немудрено заблудиться. Кажется, в квартире было две комнаты, но мы видели только гостиную, где стоял полумрак даже в полдень. Ламия сидела на диване. Рядом находилась плетеная детская кроватка, из которой женщина не вынимала руку все время, пока мы там пробыли, как будто успокаивала младенца, чтобы тот не плакал… Когда мы уселись, Ламия спросила у Максуда, что мне известно о «лал-бала» – это переводится как «безмолвное дитя». Когда выяснилось, что я об этом ничего не знаю, ему было велено для начала просветить меня в общих чертах. Разумеется, я не понимала их разговора, поскольку он велся на азербайджанском. Но по гримасе Максуда можно было догадаться, что ему задали непростую задачу. Пока он рассказывал мне о лал-бала, хозяйка держала руку в кроватке. Лишь позднее я поняла почему.
