Так живут только крысы, говорил он себе.
И вот тем утром, 7 ноября тридцать восьмого года, он написал:
Я должен протестовать, чтобы весь мир услышал мой крик.
Взяв пистолет, он проник в посольство Германии
И, под предлогом назначенной встречи, прошел
в кабинет советника.
Позже начнут говорить, что мальчик сводил с ним счеты,
Что это интимная и сексуальная связь, которая скверно окончилась.
Но так ли все это важно?
В тот момент им владела лишь ненависть.
Эрнст фон Рат, третий советник посольства, бледнеет от страха:
Намеренья юноши не оставляют сомнений.
Однако, решившись убить, он дрожит,
Его руки взмокли от пота.
Эта сцена, кажется, будет длиться вечно,
Однако это не так.
Он наконец стреляет —
Стреляет в немца в упор,
Всадив в него несколько пуль.
Советник падает головой на стол,
Ударившись виском.
Кровь капает на паркет,
Стекается в лужу у ног стрелявшего.
В кабинет ворвались офицеры.
Убийца даже не думал бежать.
Новость в момент облетела Берлин.
Фюрер впал в безумную ярость:
Месть должна следовать безотлагательно!
Как он посмел?!
Немедленно раздавить эту гадину!
Впрочем, не так,
Не его одного, —
Их всех,
Всю эту мерзкую нацию.
Они проникают повсюду.
Фон Рата убил не один – все евреи.
К ярости фюрера примешано ликование,
Он предвкушает сладость грядущих репрессий.
Разгул этой мести был неописуем:
«Хрустальная» – вот как назвали ту ночь
С девятого на десятое ноября тридцать восьмого года,
Когда разоряли еврейские кладбища,
Уничтожали имущество,
Громили тысячи магазинов,
Разворовывали товары,
Заставляли евреев петь перед горящими синагогами,
А потом поджигали им бороды.
Других забивали до смерти на театральных сценах,
И трупы валялись грудами, словно отбросы.
Тысячами людей загоняли в концлагеря,
Тысячами…
Среди них оказался отец Шарлотты.
Семья Саломон сидела за обедом. Ели молча.
Внезапно в их дверь постучали.
Шарлотта глядит на отца.
Теперь каждый звук – угроза,
Иначе и быть не может.
Все продолжали сидеть
Не двигаясь, оцепенев от страха.
В дверь громко забарабанили,
Теперь уже бесцеремонно.
Наверное, нужно открыть,
Иначе они выбьют дверь.
Альберт наконец отворил.
На пороге двое в темных костюмах:
Альберт Саломон?
Да, это я.
Пожалуйста, следуйте за нами.
Куда вы меня повезете?
Не задавайте вопросов.
Могу ли я взять с собой хоть какие-то вещи?
В этом нет нужды, собирайтесь быстрее.
Паула решила вмешаться,
Но Альберт знаком велел ей молчать:
Лучше не прекословить.
При малейшем сопротивлении они будут стрелять.
Они забирают только его, и это уже хорошо.
Наверняка хотят допросить.
Это продлится недолго.
Они установят, что он ветеран и герой минувшей войны.
Что он пролил кровь за Германию.
Альберт надел пальто и шляпу,
Подошел к дочери и жене, чтобы поцеловать на прощанье.
Кончайте тянуть!
Он быстро поцеловал их обеих
И, не оглянувшись, покинул квартиру.
Шарлотта с Паулой стояли обнявшись.
Почему и куда его увели?
И надолго ли это?
Откуда им знать.
Все это описано Кафкой в «Процессе».
Герой романа, Йозеф К., арестован без всякой причины.
И, подобно Альберту, решает не сопротивляться.
Единственный разумный выход – примириться с порядком вещей.
Вот как это зовется:
«Порядок вещей».
Против «порядка вещей» не попрешь.
Но куда он ведет, сей «порядок вещей»?
Процесс выглядит необратимым.
В романе все это уже описано.
Йозефа К. убьют как собаку:
Стыд должен был пережить человека.
Без объясненья причин Альберта бросили в концлагерь
Заксенхаузен – к северу от Берлина.
Его заперли в грязном бараке вместе с другими людьми.
Некоторых из них он знал.
Они перекинулись парой слов, чтоб успокоить друг друга,
Изображая – довольно неубедительно – этакий оптимизм.
Но на благополучный исход никто не надеялся —
Слишком уж далеко зашло это дело.
Их оставили подыхать без воды и без пищи.
Почему к ним никто не приходит?
Как могут их же сограждане так обращаться с ними?
Много часов спустя двери барака открылись,
И к ним вошли офицеры.
Кое-кто начал протестовать,
И «крикунов» тут же схватили.
Их увели куда-то в дальний конец концлагеря.
Больше никто их не видел.
Арестованным объявили, что предстоит допрос,
И приказали встать в очередь.
Люди прождали, стоя много часов на холоде.
Те, кто был слишком стар или болен, чтобы выдержать эту пытку,
Падали с ног, и их уносили.
Этих тоже больше никто не увидел.
Нацисты пока еще не казнили в открытую —
Убивали строптивых или больных где-нибудь на задворках.
Альберт относился к тем, кто еще сохранял достоинство.
Именно так: это были достойные люди,
Не желавшие умножать своей болью все остальные несчастья.
Стремление устоять – только это и мог человек сохранить,
Когда ничего другого уже не осталось.
Подошел и его черед.
Он стоит перед молодым человеком, который годится ему
в сыновья.
Так ты у нас врач? – говорит тот с ухмылкой.
Да, врач.
Не удивляюсь, работка типично еврейская.
Ну ничего, здесь тебе не придется бездельничать, мерзкий лентяй!
Его, Альберта, считают лентяем?
Да он ведь всю жизнь работал как каторжный,
Чтобы продвинуть вперед медицину!
И если больные не мрут от язвы, то в этом его заслуга.
Альберт опускает глаза, это невыносимо.
Смотреть на меня! – орет молодой нацист.
Смотреть на меня, когда я с тобой говорю, слышишь, падаль?
Альберт поднимает голову, словно марионетка,
Берет протянутый ему листок.
На листке указан номер барака и его личный номер —
Он уже не имеет права на имя.
Первые дни проходили ужасно:
Альберт не привык к ручному труду,
Он был истощен, но знал, что обязан держаться:
Упасть – это значит погибнуть,
Отправиться на задворки, откуда никто не вернулся.
Истощение притупило умственные способности,
Временами мозг его отключался,
И он начисто забывал, кто он и где находится.
Такое бывает с людьми после кошмарного сна —
Им нужна хоть пара секунд, чтобы включиться в реальность,
Альберт же часами не выходил из мутного забытья,
Где сознание затуманено.
А Шарлотта с Паулой, убитые тем, что творилось вокруг,
И отсутствием новостей от Альберта,
Ходили в комиссариаты, как и сотни других женщин,
Которые обивали пороги, протестуя и добиваясь ответа:
Где наши мужья?
Где наши отцы?
Сообщите о них хоть что-нибудь! – умоляли они,
Скажите хотя бы, они еще живы?
Шарлотта каким-то чудом попала в один кабинет.
Она принесла с собой теплое одеяло.
Я хотела бы передать его моему отцу, униженно просит она.
Слушая это, нацисты едва сдерживали смех.
Как его имя? – спросил наконец один.
Альберт Саломон.
Прекрасно, ты можешь идти, мы этим займемся.
Но я бы хотела сама передать одеяло… прошу вас!
Нет, это запрещено.
В настоящее время свидания отменены.
Шарлотте понятно: настаивать бесполезно.
Лучше смолчать, лишь бы отец получил одеяло.
И она покорно ушла.
А нацисты расхохотались, едва она скрылась.
Ах, до чего же трогательно!
Евреечка хочет согреть своего дорогого папашу.
Ха-ха-ха! – гоготали они,
Вытирая заляпанные сапоги об одеяло Шарлотты.
Так тянулись дни и недели.
О судьбе заключенных ходили самые мрачные слухи,
Говорили о сотнях умерших.
У Шарлотты с Паулой по-прежнему нет никаких известий.
Жив ли еще Альберт?
Певица пошла на все, чтобы вызволить мужа из лагеря.
В нацистской верхушке у нее еще было несколько почитателей.
Они обещали подумать, как ей помочь,
Хотя это трудно, – из лагеря пока что никто не вышел.
Я вас прошу, умоляю! —
Заклинала Паула.
В эти дни гнетущего ожидания Альфред их не покидал.
Старался как мог отвлекать их от черных мыслей.
Стоило выйти Пауле, как он обнимал Шарлотту,
Но и его самого терзала тревога.
Аресты коснулись прежде всего элиты —
Врачей и артистов, преподавателей, интеллектуалов,
Но, если возьмутся и за обычных людей,
Он окажется в первых рядах обреченных.
Все думали лишь об одном – о бегстве.
Но куда им бежать?
И как?
Границы давно закрыты.
Однако Шарлотта могла бы уехать.
Для тех, кому нет двадцати двух лет, это еще возможно:
При выезде из Германии от них не потребуют паспорта.
Ей оставалось всего лишь несколько месяцев.
