– Ты не запомнишь это, – прошептала Мари, перебирая волосы Кейтлин и глядя сквозь грязное стекло на бродячих собак и детей, торгующих апельсинами и мексиканской жвачкой.
Мексика не понравилась Кейтлин с той же минуты, как они сошли с самолета. Незнакомцы трогали ее светлые волосы, яркое солнце слепило глаза. В público, сдавленная со всех сторон другими пассажирами, прижатая к груди Мари, без детского сиденья, без ремня безопасности, Кейтлин заревела. Ее вой заглушал музыку марьячи, лившуюся из колонок.
Мари помнила, что рядом с домом Хуана Хосе был пляж, но забыла, в какой бедности жила его семья. Как она могла об этом забыть? Хуан Хосе ограбил банк, чтобы помочь семье, и все деньги конфисковали при аресте. С тех пор они стали еще беднее. Черные волосы его матери, убранные в тугой пучок, совершенно поседели. Кармелита, старшая сестра Хуана Хосе, тоже постарела. Она была очень толстая и к тому же беременная.
Обе женщины уставились на Мари, стоящую на пороге вместе со светловолосой девочкой. Они заметили и рюкзак, и коляску, и изможденный вид Мари, но выражение их лиц не изменилось. Цыплят во дворе не было.
– Это я, – сказала нежданная гостья. – Мари.
Через их плечи она заглянула внутрь. Первое, что бросилось ей в глаза, была длинная трещина на плазменном телевизоре, который много лет назад купил Хуан Хосе, несмотря на возражения матери. Мари узнала потертые кресла, желтый плюшевый диван. Тканый ковер на полу. На стене над диваном висела фотография Хуана Хосе в рамке. Мари никогда не видела ее раньше. Мать Хуана Хосе нахмурилась, огромная Кармелита, казалось, всем своим видом преграждала ей вход. Мари решительно протиснулась мимо них и вошла в дом. Ей надо было рассмотреть фотографию.
Значит, она его не выдумала. Он существовал на самом деле. Иногда, в тюрьме, Мари боялась, что Хуана Хосе никогда не было. Что все их счастье, вся страсть были лишь плодом ее воображения. Но вот она стоит в этой гостиной, и Хуан Хосе, юный и такой красивый, улыбается ей со стены. На нем темный костюм, белая рубашка и галстук-бабочка, который не успел развязать, и он стоит на пляже. Босиком.
Мари припомнила тот день на пляже. Она никогда не видела фотографию, но сделала ее именно она. Это было за день до того, как пришла полиция. На Мари было белое платье, в котором она собиралась выходить замуж. Мать велела им примерить свадебные наряды, чтобы посмотреть, все ли сидит как надо. А потом, когда она на минутку вышла, чтобы принести катушку ниток, они тайком ускользнули на пляж, хихикая, как дети, чтобы убедиться, что все действительно как надо. И убедились. Одетые в свадебные костюмы, они поцеловались, и, может быть, это было то же самое, что пожениться. Платье, вдруг вспомнила Мари, было слишком длинное, оно волочилось по белому песку. Оказывается, это она тоже забыла.
Забыла этот момент на пляже, за секунду до того, как появилась мать Хуана Хосе. Она была в ярости; кричала на них по-испански, ругая, на чем свет стоит, а они не обращали на нее внимания, потому что были счастливы. Хуан Хосе любил свою мать, он ограбил ради нее банк, но он никогда не слушался ее. Мари смотрела на эту прекрасную фотографию, на фотографию своего жениха, и чувствовала облегчение, но вместе с тем и печаль, острую тоску по Хуану Хосе. Она собиралась за него замуж. Это было на самом деле. Они любили друг друга на самом деле. Мари просыпалась в тюремной камере, на верхней койке, видела перед собой потолок и ощущала невероятное опустошение, зная, что она никогда больше не увидит Хуана Хосе.
Она любила его.
Он любил ее.
Не надо ей было возвращаться. Надо было остаться во Франции, где сэндвичи стоят бешеных денег, где на каждом шагу встречаются кинозвезды. Или в тюрьме, где можно не заботиться о том, что съесть и что надеть, где не важно, чего ты достиг. Где каждый день расписан заранее и не отличается от другого, где простыни и полотенца и тюремная униформа в огромных корзинах ждут, чтобы их постирали, погладили и сложили. Будет не так уж страшно вернуться туда снова. Тюрьма – не самая ужасная вещь на земле. Если ее по-прежнему ждет работа в прачечной. Если Руби Харт все еще там.
Мари стояла в гостиной, перед фотографией Хуана Хосе, и плакала. Это было очень глупо и неловко, слезы текли у нее по щекам, но она не могла сдвинуться с места. Встревоженная, Кейтлин потянула ее за руку.
– Мари? – позвала она.
Мари взяла ее на руки. Лицо Кейтлин было чем-то испачкано, нос порозовел от солнца.
Мари перевела взгляд с матери Хуана Хосе на Кармелиту. Только сейчас она осознала, что вошла в дом без приглашения. Это был дом Хуана Хосе, в свое время он привез ее сюда, в это уродливое строение. И она также поняла, что ей не рады.
– Вы ведь знаете, кто я? – спросила Мари. – Я Мари. Жена Хуана Хосе. Esposa. [47] Я здесь жила. В этом доме. Вы приготовили для меня рагу из цыпленка, когда я приехала. Чтобы отпраздновать.
– Sí, [48] – сказала Кармелита.
Мать сказала ей что-то по-испански. Они стали быстро разговаривать, как Лили Годе и Бенуа Донель на французском, как будто Мари здесь не было. Если бы Мари могла, она сказала бы им, что Кейтлин их с Хуаном Хосе дочь, его частица.
Вот только это была неправда.
И волосы у Кейтлин были светлые-пре светлые.
– А где все цыплята? – спросила Мари. Ей хотелось как-то показать, что она уже была здесь. Что она сейчас здесь.
– Цыплята? – спросила Кейтлин. – Я люблю утят. И цыплят. И собак.
– Не знаю, куда они все подевались, – ответила Мари. – Раньше они бегали повсюду. Около дома, в доме. Однажды я наступила на цыпленка, и он так заверещал!
В доме было на удивление тихо. Ни цыплят, ни радио, ни детского плача. Дядю Роберто тоже было не слышно. Это он любил громкую музыку.
– Где мамочка? – спросила Кейтлин.
Мари почувствовала, что силы оставляют ее.
Кейтлин постоянно спрашивала про мать, и конца этому не предвиделось. Она поцеловала ее в висок. Волосы Кейтлин оказались почему-то соленые, хотя на пляже они не были.
Мари заметила, что Кармелита поняла, о чем спрашивает Кейтлин, и бросила на Мари острый взгляд. Она улыбнулась, но Кармелита не улыбнулась в ответ. Может быть, она и раньше относилась к ней с неприязнью? Мари не помнила. Тогда, в те блаженные несколько месяцев, ей казалось, что все вокруг обожают ее. Теперь она уже не была в этом так уверена. И было ли это блаженство?
Жаль, что на этой фотографии над выцветшим желтым диваном нет ее.
– Где мамочка? – повторила Кейтлин.
Мари начинала верить, что Кейтлин действительно скучает по матери. Может быть, однажды, когда Кейтлин будет уже дома, Мари скажет Эллен, что ее дочь скучала по ней. Может быть, еще можно без потерь выбраться из той каши, которую она заварила. Она вернет Кейтлин матери целую и невредимую, со слегка покрасневшим носом. Эллен узнает, что ее муж плагиатор и изменник. И простит Мари.
Мари присела перед Кейтлин на корточки и заглянула ей в глаза.
– Мамочка вернулась обратно на работу, сладкая Фасолинка. Ты же знаешь мамочку. Она всегда много работает.
– А где папочка?
Это было что-то новенькое. Мари решила не обращать внимания на вопрос. Она почти умоляюще посмотрела на Кармелиту. Не может быть, чтобы доброе отношение семьи Хуана Хосе испарилось. Как только они оправятся от удивления, все будет по-прежнему. А до этих пор Мари и Кейтлин будут стоять перед фотографией Хуана Хосе, не в состоянии сделать ни шага. Именно такого теплого приема Мари ожидала от собственной матери.
– Можно мне воды, Кармелита? – попросила Мари. – Agua, por favor? [49]
И взглянула на Хуана Хосе. Но он никак не мог ей помочь, потому что был не более чем картинкой. Он был мертв. Плохо же он о ней позаботился. Как она могла забыть и это тоже? Мари доверила ему свою жизнь, ни больше ни меньше. До того как они встретились, она не была несчастлива. Может быть, чувствовала себя несколько потерянной, может быть, слишком много смотрела телевизор, но тогда Мари была уверена, что непременно что-нибудь придумает. Как только будет готова. Она верила в это.
Теперь ей было тридцать. Тридцать лет, и снова она в бегах. И она все так же любила кеды. Семья Хуана Хосе не любила ее, и не ждала, и не собиралась принимать. Оказывается, воспоминания подвели Мари. И она не могла день за днем отвечать на вопросы Кейтлин. А Кейтлин не перестанет задавать их. И она использовала последний подгузник в самолете.
Кармелита сделала Мари знак следовать за ней, и они прошли в кухню. Хуан Хосе остался в гостиной, юный, улыбающийся и мертвый. В кухне стояла все та же бытовая техника, которую купил Хуан Хосе на краденые деньги, – холодильник, посудомойка, микроволновка. Блендер стоял на том же самом месте, что и шесть лет назад.
Кармелита открыла кран, налила воды в синюю пластмассовую чашку и подала Мари. Мари отказалась.
– А в бутылках у вас нет?
Она сделала жест, будто отвинчивает пробку. Хуан Хосе предупреждал ее, чтобы она не пила воду из-под крана. Что годилось для его семьи, не годилось для Мари. Об этом Мари тоже забыла. Кармелита покачала головой.
