Стоя на пороге дома гауптштурмфюрера Герца, Эдгар перевел дыхание. Сквозь зеленое окно над дверью в прихожую проникал мягкий свет. Он выпрямился и расправил плечи, портной справился с заданием на отлично. Повязка держалась прямо. Бауфюрер ОТ. Из-за нехватки обмундирования ему придется довольствоваться повязкой и удостоверением, по крайней мере на первом этапе, но это его не сильно тревожило, у него было достаточно поводов для гордости. Этого приглашения он ждал уже давно, эта дверь станет для него воротами в рейх. На ужин должны были прийти представители “Балтише Эль”, концерна “Голдфельд”, а также Организации Тодта, с деятельностью которой он уже успел познакомиться. После того как немцы сдали позиции на Кавказе и потеряли надежду на выход к Каспийскому морю, их взгляды обратились к Эстонии. Эдгар сразу понял, что это значит. У немцев не было нефти, немцы никогда не откажутся от Эстонии, горючие сланцы гарантируют им будущее. Интересы “Балтише Эль” стояли теперь превыше всего, и хотя он еще не до конца в этом разобрался, но очень скоро разберется.
Горничная взяла у Эдгара пальто и шляпу, в зале уже царила веселая атмосфера, портрет фюрера на стене висел немного криво. Гауптштурмфюрер Герц тепло поприветствовал гостя, проводил его к остальным, а сам отправился искать свою спутницу, которая вот-вот должна была подойти. Штурмбаннфюрер Омейер продолжил начатый днем разговор о поездке в Вильнюс и Ригу. В Литве, говорят, разработан интересный механизм, ускоряющий производственный процесс, они смогут посмотреть его в действии в лагере Панеряй. Подобную систему хорошо бы внедрить и в Эстланде. Эдгар рассказал, как организовано разделение труда между полицией и третьим батальоном майора Йоханнеса Коорта. В правилах установлено наиболее приемлемое расстояние между охраной и заключенными — шесть футов, по административным вопросам переговоры все еще продолжаются. Штурмбаннфюрер кивнул, ситуация была ему знакома — ВФХА старалось прочно удерживать за собой определенные области.
Дверь в зал была открыта, и погруженный в разговор Эдгар не сразу понял, почему голос женщины, разговаривающей в коридоре с гауптштурмфюрером Герцем, кажется ему таким знакомым. Потом он вдруг понял, чей это голос! Нет, он не мог ошибиться, хотя гости вокруг говорили очень громко. Эдгар взглянул на окна. Нет-нет, о них не стоило даже думать, но между окнами были большие стеклянные двери, которые, очевидно, вели на балкон.
Эдгар вжался в угол балкона, прилип спиной к стене и изо всех сил сжал правой рукой перила. Край шторы, выглядывающий в дверную щель, лизал ботинки. Из зала доносился стук каблуков, скрип паркета и знакомый смех, женский смех. Спрыгнуть он бы не рискнул, слишком высоко. Все двинулись к столу, Эдгар услышал, как штурмбаннфюрер Омейер упомянул его имя и сказал что-то о свежем воздухе. Когда горничная позвала хозяйку к телефону, Эдгар понял, что это единственный шанс. Удостоверившись, что стук каблуков удаляется, он вернулся обратно к гостям, перекинулся парой фраз с хозяином дома, спокойно прошел через зал, затем ускорил шаг и нашел клозет ровно в ту минуту, когда голос Юдит стал снова приближаться. Он сел на пол и подождал, пока Юдит пройдет в зал, после чего вышел в коридор и оттуда в прихожую, где отыскал свои пальто и шляпу. Прислуге он прошептал, что плохо себя чувствует и вынужден уйти, просил передать хозяевам искренние извинения за столь поспешный уход. Позднее он прислал записку, что машина может забрать его утром. Он в порядке и готов ехать вместе со всеми.
Когда шофер штурмбаннфюрера Омейера въехал ранним утром на Роозикрантси, сидящий на заднем сиденье Эдгар на всякий случай надвинул на глаза шляпу. Машина остановилась, и все вылезли размяться, он же остался внутри, сославшись на слабость и сказав, что попытается немного вздремнуть. Из-под надвинутой шляпы и высоко поднятого воротника он увидел, как на улицу выбежала горничная, та самая, что приняла у него вчера пальто и чуть было не столкнулась с дворником, размахивающим метлой перед воротами. Привычность утра успокаивала. Темные шторы были раздвинуты, из булочной доносился аромат свежеиспеченного хлеба, лошади, запряженные тяжелыми повозками, направлялись к армейскому магазину. Наконец гауптштурмфюрер Герц вышел на улицу, остановился купить рожок у торгующего мороженым паренька, радостно поприветствовал Эдгара и других спутников и направился к своей машине. В этот момент дверь дома отворилась, и выбежала Юдит в цветастом утреннем халатике. Ветер подхватил ее и отнес прямо к “опелю”, опустил на заднее сиденье, и Герц обвил рукой ее плечи, ласково приподнял вьющиеся со сна волосы и нежно-нежно коснулся уха. Увиденное на мгновение ослепило Эдгара, прожгло насквозь, как случайно выпитая щелочь, и он ничего не мог с этим поделать, с этой убийственной силой, ибо в этом прикосновении была вся любовь мира, вся нежность мира, все самое драгоценное, и происходило это на глазах у всех. Гауптштурмфюрер СС вел себя подобным образом на глазах у всех этих людей, мальчишек, старьевщиков и дворников, позволил женщине выбежать на улицу в ночной сорочке, позволил ей подбежать к машине, чтобы попрощаться, несмотря на то, что сорочка прилипла к бедрам на ветру, позволил шелку сползти с женского плеча и в награду одарил ее столь нежным прикосновением. Как возможно такое бесстыдство, такой жест, позволительный лишь в постели или в будуаре, такой острый момент интимной жизни посреди улицы, такая честь, которую не принято оказывать шлюхам! Эдгар видел, как ведут себя офицеры с полевыми женами, но это же было совсем другое. Такой жест существует в жизни каждого лишь для одного человека, и многим он не достается никогда.
Этот жест отложился в сознании Эдгара в виде непрерывной цепочки повторяющихся кадров: женщина, бегущая к машине и садящаяся в нее, мужчина, опускающий руку ей на плечи, чтобы погладить волосы и коснуться уха. Картинка беспрерывно крутилась в голове — выражение радости на лице позабывшего обо всем мужчины, улыбка Юдит, заставившая мостовую светиться любовью, и свет, озаривший лица обоих. Эдгар не в силах был избавиться от мысли, что Юдит и офицер делят постель, хотя и не хотел думать об этом, о руке, которая касается ее уха, ее лица, о губах, что целуют ее брови и кончик носа. В ушной раковине Юдит не было ничего исключительного, это же самая обычная девушка, не выделяющаяся особой красотой. Да еще и замужем. Кто дал ей право, этой ничтожной твари, так бесстыдно вести себя с гуаптштурмфюрером и посещать гостиные, в которых Эдгару не было места? Кто дал ей право так легко, так незаслуженно войти в мир немцев? Женщина садится в машину, в машине вспыхивает свет близости, и мужчина кладет руку ей на плечи, чтобы погладить волосы и коснуться уха, и от света, исходящего от них, темнеет день, они превращаются в маяк посреди черного моря, но даже не замечают этого, как не замечают всего окружающего их мира, в котором ничуть не нуждаются, они пылают, мужчина касается уха женщины, и загорается огонь, их огонь.
Подумав хорошенько, Эдгар понял, что когда-нибудь положение Юдит можно будет использовать. Придет еще такой час. А пока он успеет познакомиться с поручениями, данными ему штурмбаннфюрером Омейером, составит производственные расчеты и съездит проведать мать, выяснив между делом, знает ли она что-нибудь о похождениях невестки. Больше ему нечего делать в Таллине, оставался единственный выбор — грязный лагерь Вайвара, там он не рискует столкнуться с Юдит. Впервые в жизни он ненавидел свою жену.
Агенты фашистской Германии намеренно прибыли в страну еще до оккупации Эстонии гитлеровскими войсками. Одним из них был Марк, чья невеста разделяла его убеждения. По свидетельствам очевидцев, советские военнопленные часто видели ее стирающей красные от крови шинель и рубашки Марка. Она утверждала, что он всего лишь обезглавливал птиц, которых они собирались приготовить на ужин. “Я же всегда знал, что Марк организует казни советских граждан”, — утверждает свидетель М. Афанасьев. Убийства стали для националистов повседневным занятием. После каждой расправы живодеры устраивали пьянки и немыслимые оргии, в которых непременно принимала участие и невеста Марка, невзначай стряхивая с юбки застрявшие в складках ткани ногти невинных жертв.
Эдгар Партс. В эпицентре гитлеровской оккупации. Таллин, 1966
1963 Таллин Эстонская ССР, Советский Союз
Жена пододвинула стоящие на столе сумки с продуктами в сторону товарища Партса, словно ожидая похвалы за то, что сходила в магазин. Порвавшиеся вискозные кружева нижней юбки небрежно болтались, торча из-под подола, синеватый дым наполнял комнату. Партс опустил свои покупки на пол, открыл окно и убрал в сторону прыгнувшие прямо к лицу ветви вьющегося хмеля, он вел себя очень спокойно, хотя неожиданное появление жены на кухне его слегка напугало. В чем дело? Чего она хочет на этот раз? Раньше жена несколько раз говорила, что хочет новые модные полотенца, и Партс не смог ей отказать. Он купил взамен старых льняных полотенец китайские махровые, а рядом с зубным порошком в ванной появился тюбик польской зубной пасты. Партс долго ждал разрешения на покупку маленького холодильника, после чего трижды выстаивал очередь, пока наконец ему не удалось приобрести предпоследний в тот день “Снайге”. Все это полностью легло на его плечи, так как с точки зрения бытовых привилегий работа жены была абсолютно бесполезной. Если Партсу хотелось купить нормальные, сухие франкфуртские сосиски, то и об этом ему приходилось заботиться самому, искать знакомых на комбинате, которые бы продали ему сосиски до того, как продавщицы накачают их водой для веса. О супе с фрикадельками можно было и не мечтать, если не имеешь влиятельных друзей на мясокомбинате, — в фарш, который продавали в магазине, подмешивали порой даже крыс. Все это отнимало много времени, и все же он занимался этим ради собственного удобства и чтобы не вызывать у жены очередных приступов. К чему же она клонит теперь?
Жена еще на сантиметр подвинула сумки к Партсу, но он даже не взглянул на них. Ужин будет холодным, нравится ей это или нет. Он не будет сегодня жарить котлеты, не будет разбирать покупки, он хочет уйти в свою комнату прежде, чем жена выскажет новые требования.
