Следует это запомнить.
Хотя выводы ее и порадовали, в послепраздничные дни Фрэнки неприкаянно бродила по дому матери и подолгу смотрела в окна. Знание, что это Мэттью заставил Портера извиниться, давило на нее. Она съела слишком много брауни, и у нее заболел живот. Она открывала книги, но не могла прочитать дальше первой страницы.
Она мечтала, чтобы Мэттью позвонил. Но он так и не позвонил.
* * *
Следующее масштабное мероприятие «Верного ордена» состоялось в начале декабря. Оно заключалось в похищении Гуппи и замене ее большой садовой скульптурой в виде печального бассет-хаунда. К бассету прилагался пластиковый знак, изначально содержавший надпись: «Бодрствование – неприятное время, свободное от сна!» Теперь ее заменяла записка, тщательно заламинированная на случай дождя:
«Освобожденная от пут членами «Общества освобождения рыб», Гуппи проследует в свой дом на дне пруда, если не убедить ее вернуться посредством выкупа. Продолжение следует».
Требование выкупа, напечатанное на открытке с очаровательным бассет-хаундом, одетым в белый халат, было доставлено директору Ричмонду.
Раньше надпись внутри открытки гласила: «Пес с ними, с врачами. Выздоравливай скорее!»
Письмо требовало прекращения обязательных линеек в часовне по понедельникам.
«Гуппи полагает, что, хотя сами линейки не носят религиозного характера, их проведение в часовне подразумевает принадлежность учеников Алабастер к какому-либо течению христианства, что оскорбляет тех, кто исповедует буддизм, ислам, иудаизм или любую другую религию. Кроме того, обязательное посещение капеллы весьма неприятно тем, кто, как и сама Гуппи, предпочитает считать себя атеистом.
Гуппи защищает право учеников узнавать новости о спортивных мероприятиях, благотворительных инициативах и танцевальных вечерах без необходимости наблюдать большое изображение распятия. Даже для христиан недопустимо смешивать религиозное благоговение со школьными объявлениями.
Гуппи со всем уважением просит администрацию в дальнейшем проводить линейки в зрительном зале нового центра искусств.
Она с радостью вернется на свое место, как только условие будет выполнено».
Копии этого письма были доставлены во все почтовые ящики.
Ричмонд отреагировал организацией педсовета, на котором имела место серьезная дискуссия. Вопрос линеек в часовне поднимался и прежде, но традиция всегда оказывалась сильнее, чем горстка студентов нехристианских конфессий или атеистов, которые просили их перенести. Они быстро уступали перед напором Ричмонда, утверждавшего, что витражи с распятиями и Святыми девами составляли часть традиции, которой почти сто двадцать лет. А поскольку содержание линеек носило строго светский характер, никто не имел оснований возражать.
Студенты просили сделать посещение линеек свободным, и это действительно попытались осуществить в 1998 г., но количество присутствующих настолько сократилось, что никто не знал новостей и не мог участвовать в школьных мероприятиях и благотворительных акциях. С другой стороны, выросло количество учеников, попадавших в неприятности по утрам понедельников, пока все учителя были на линейке. Так что обязательное посещение часовни вернулось, и в двадцать первом веке еще никто не подвергал сомнению его необходимость.
Статуя появилась в Алабастер на третий год существования школы, и многие богатые выпускники вспоминали ее с ностальгией. Когда в 1951 г. она покинула свое место ради дома «бассет-хаунда» Хардвика, «старики» отреагировали на ее исчезновение едко и злобно.
Теперь директор Ричмонд созвал педсовет для обсуждения записки Фрэнки. Некоторые из преподавателей заявили, что не следует поощрять преступников, похитивших Гуппи, – их следует вычислить и временно исключить. Другие беспокоились, что если не выполнить требования организации, называющей себя «Обществом освобождения рыб», то Гуппи может никогда не вернуться. Выпускники школы могут быть очень разочарованы – и это может вызвать серьезные убытки, поскольку школа сильно зависела от пожертвований. Кроме того, что, если преступник окажется сыном или дочерью выпускника, обладающего значительным весом? Безопаснее и спокойнее капитулировать.
Нашлись и те, кто признался, что линейки в часовне их тоже всегда беспокоили. Либо потому, что часовня должна предназначаться только для отправления религиозных служб, либо потому, что атмосфера в ней была неприятна для людей с другими религиозными убеждениями, как подметили эти любители рыб (или овощей, или собак, или женского белья).
Наконец Ричмонд издал немедленно вступающий в действие приказ о перенесении линейки в зрительный зал нового комплекса искусств и потребовал возвращения Гуппи. Около пяти вечера в тот же день Элизабет Хейвуд получила напечатанную на машинке записку с указаниями, отправлявшими ее и нескольких ее подруг на поиски Гуппи. Первая подсказка привела ее в кабинет Ричмонда, вторая – на кафедру физики, и вскоре длинная вереница работников администрации, уборщиков, учителей физкультуры и учеников младших курсов следовала за девушками, разгадывавшими содержащиеся в записках подсказки. В кино никто не пошел, о групповой подготовке к занятиям все забыли, директор даже отменил поход с женой в ресторан.
Фрэнки, Мэттью и Альфа следовали за Элизабет до последней подсказки:
«Я не под водой, но вы уже рядом. Моя ванна с хлоркой была глубока, но теперь опустела. Я сплю на ее сухом дне».
Гуппи оказалась в пустом плавательном бассейне старого спортзала.
После пятнадцатиминутного ожидания уборщик открыл запертую на цепь дверь, и ученики хлынули в заброшенное здание.
Фрэнки стиснула ладонь Мэттью:
– Плавательный бассейн. Отличная идея, – шепнула она.
Он усмехнулся:
– Да, неплохая.
– Как думаешь, что это значит? – спросила Фрэнки.
Ей действительно было интересно. Она уже больше месяца планировала эскапады «Верного ордена», и «бассеты» послушно воплощали ее идеи в жизнь. Однако, несмотря на то, что и деятельность и реакция окружающих доставляли ей огромное удовольствие, Фрэнки действительно не хватало возможности обсудить проекты. Она тратила невероятные усилия на то, чтобы воплотить все это в жизнь, и ей очень хотелось поговорить с Мэттью, мнение которого она ценила превыше остальных.
– Хм? – Он, кажется, думал о чем-то другом.
– То, что они спрятали Гуппи в старом бассейне. Тебе не кажется, что это что-то значит?
– Думаешь?
Она не могла поверить: он протащил эту многокилограммовую статую через лабиринт душных тоннелей посреди ночи, и ему даже не пришло в голову, что это место может что-то символизировать.
– Гуппи – это символ нашей школы, так? Все бывшие выпускники вспоминают ее с тоской, статуя была тут всегда и так далее.
– Ну да.
– Итак?
– Что?
– Ты не понимаешь?
– Ну, Гуппи плавает в бассейне, получается что-то вроде аквариума, – сказал Мэттью.
– По-моему, они пытались сказать, что символ Алабастер устарел, тебе так не кажется?
– Может быть. – Мэттью рассмеялся и обнял Фрэнки. – Но может, ты просто слишком много думаешь?
– Нет, правда, – настаивала она. – Гуппи представляет старомодные ценности школы. И они положили ее в пустой бассейн, как бы говоря, что эти ценности устарели и никому не нужны. Так же как этот бассейн.
– Какие ценности?
Почему он ее не понимает? Он прикидывается дурачком, чтобы не выдавать секрет?
– Вся сеть социальных связей Алабастер, вся идеология «стариков», – сказала она.
– Мне кажется, что ты ищешь смысл там, где его нет, – пожал плечами Мэттью.
– Тебе не кажется, что это своего рода потрясание основ?
– Ты хочешь сказать, потрясение?
Он поправлял ее английский.
Она пыталась объяснить ему весь этот розыгрыш, розыгрыш, который он сам осуществил, а он, вместо того, чтобы ее слушать, поправлял ее английский. «Ты слишком много думаешь», – сказал он. Что? Он хочет, чтобы она перестала думать?
Какой смысл устраивать розыгрыши, если они никого не заставляют задуматься?
– Да, – подтвердила Фрэнки. – Потрясение.
Мэттью погладил ее по голове.
– Ты очаровательна. Ты ведь знаешь, что я так думаю, правда?
– Спасибо, – сказала Фрэнки.
Грустно, но она действительно знала. Но этого было мало.
Он наклонился и поцеловал ее в шею.
– А еще ты хорошо пахнешь. Не хочешь прийти и потрясти меня перед отбоем? Мы будем одни.
Он снова упомянул об ее ошибке. Ему хотелось только приятно провести с ней время – он даже не собирался ее слушать. Он не знал, что они сделали это вместе.
Мэттью не сомневался, что они с «бассетами» проделали все сами, – и не собирался ничего рассказывать Фрэнки, как бы она ни демонстрировала свою заинтересованность. Нет, он не раскрыл перед ней свои тайны. Строго говоря, тайн у Мэттью становилось все больше и больше – и Фрэнки наконец пришлось признать, что он никогда, никогда ни о чем ей не расскажет. Она повернулась к нему.
