– В воспитании детей есть две школы мысли, Эухенио. Одна предлагает лепить их, как глину, делать из них добродетельных граждан. Другая говорит, что мы все когда-то были детьми, а счастливое детство – фундамент счастливой дальнейшей жизни. Инес придерживается второй школы, а поскольку она его мать, поскольку связь между ребенком и его матерью священна, я ее поддерживаю. И поэтому нет, я не верю, что усиление школьной дисциплины принесет Давиду пользу.
Они едут молча.
В Восточных кварталах он просит шофера подождать, и Эухенио помогает ему выбраться из машины. Они вместе медленно восходят по лестнице. Добираются до второго этажа, и там их встречает жуткое зрелище. У квартиры Инес стоят двое – мужчина и женщина – в одинаковой синей форме. Дверь распахнута, изнутри слышен голос Инес – высокий, сердитый.
– Нет! – говорит она. – Нет-нет-нет! Вы не имеете права!
Незнакомцам что-то мешает войти – и он видит, что именно, когда они подбираются ближе: на пороге сидит пес Боливар, уши прижаты, зубы обнажены, овчарка тихо рычит и следит за каждым движением людей, готова к прыжку.
– Симон! – кричит Инес. – Скажите этим людям, чтоб убирались! Они хотят забрать Давида в тот кошмарный исправдом. Скажите им, что они не имеют права!
Он глубоко вдыхает.
– Вы не имеете прав на мальчика, – говорит он, обращаясь к женщине в форме, маленькой и опрятной, как птичка, совсем не похожей на своего грузного напарника. – Я привез его в Новиллу. Я его хранитель. Я во всех смыслах, относящихся к делу, – его отец. Сеньора Инес, – он машет на Инес, – во всех отношениях его мать. Вы не знаете нашего сына так, как знаем его мы. Нет в нем ничего такого, что нуждается в исправлении. Он разумный мальчик, у которого есть некоторые трудности со школьной программой, не более того. Он видит провалы, философские провалы, там, где у обычного ребенка их нет. Его нельзя забирать из дома и из семьи. Мы этого не допустим.
За его речью следует долгое молчание. Из-за спины сторожевого пса Инес яростно буравит женщину взглядом.
– Мы этого не допустим, – повторяет она.
– А вы, сеньор? – спрашивает женщина, обращаясь к Эухенио.
– Сеньор Эухенио – друг, – вмешивается он, Симон. – Он любезно сопровождает меня из больницы. Он в этом недоразумении не участвует.
– Давид – исключительный ребенок, – говорит Эухенио. – Его отец предан ему. Я видел это собственными глазами.
– Колючая проволока! – говорит Инес. – Какие-такие преступники у вас там в этой школе, что их нужно держать за колючей проволокой?
– Колючая проволока – байки, – говорит женщина. – Совершенный вымысел. Я понятия не имею, откуда он берется. Нет в Пунто-Аренас никакой колючей проволоки. Напротив, у нас…
– Он выбрался через колючую проволоку! – перебивает Инес, вновь возвысив голос. – Он об нее разодрал одежду! И вам еще хватает наглости говорить, что там нет колючей проволоки!
– Напротив, у нас политика открытых дверей, – стойко продолжает женщина. – Дети у нас вольны ходить где угодно. Даже замков на дверях нет. Давид, скажи нам честно: в Пунто-Аренас есть колючая проволока?
Теперь, приглядевшись, он замечает, что мальчик всю эту перепалку присутствует рядом, таясь за матерью, слушает внимательно, большой палец – во рту.
– Правда колючая проволока? – повторяет женщина.
– Там есть колючая проволока, – медленно произносит мальчик. – Я через нее прошел.
Женщина качает головой, на лице – едва заметная изумленная улыбка.
– Давид, – говорит она мягко, – мы с тобой оба знаем, что это выдумка. Никакой колючей проволоки в Пунто-Аренас нет. Давайте все поедем и сами убедимся. Можем сесть в машину и поехать туда хоть сейчас. Нет там колючей проволоки никакой.
– Мне не нужно ни в чем убеждаться, – говорит Инес. – Я верю своему ребенку. Если он говорит, что она есть, значит, это правда.
– Но правда ли это? – говорит женщина, обращаясь к мальчику. – Действительно ли это колючая проволока, которую мы можем увидеть воочию, или такая колючая проволока, что могут увидеть и потрогать лишь некоторые люди с живым воображением?
– Она настоящая. Это правда, – говорит мальчик.
Воцаряется молчание.
– Вот, значит, в чем дело, – говорит наконец женщина. – Колючая проволока. Если я докажу вам, сеньора, что там нет колючей проволоки, что ребенок просто рассказывает небылицы, вы его отпустите?
– Вы не сможете это доказать, – говорит Инес. – Если ребенок говорит, что там колючая проволока, я верю ему – там колючая проволока.
– А вы? – спрашивает женщина.
– И я ему верю, – отвечает он, Симон.
– А вы, сеньор?
Эухенио явно неловко.
– Я бы посмотрел сам, – говорит он наконец. – Я не могу верить, пока сам не увижу.
– Что ж, мы, похоже, в тупике, – говорит женщина. – Сеньора, давайте так. У вас есть выбор: либо вы подчиняетесь закону и отдаете нам ребенка, либо мы вынуждены будем звонить в полицию. Что предпочитаете?
– Через мой труп вы его заберете, – говорит Инес. Она смотрит на него. – Симон! Сделайте что-нибудь!
Он глядит на нее беспомощно.
– Что я должен делать?
– Это не постоянная разлука, – говорит женщина. – Давид может ездить домой каждые вторые выходные.
Инес мрачно молчит.
Он просит в последний раз:
– Сеньора, пожалуйста, задумайтесь. То, что вы предлагаете, разобьет материнское сердце. И ради чего? Вот ребенок, у которого свои представления всего лишь об арифметике – не об истории, не о языке, а о скромной арифметике, представления, из которых он вероятнее всего скоро вырастет. Неужели это преступление, если ребенок говорит, что два и два равно трем? Как это может поколебать общественный порядок? И вы из-за этого собрались оторвать его от родителей и закрыть его за колючей проволокой! Шестилетку!
– Нет там колючей проволоки, – терпеливо повторяет женщина. – И ребенка переводят в Пунто-Аренас не потому что он не умеет складывать, а потому, что ему нужна особая опека. Пабло, – говорит она своему молчаливому напарнику, – подожди здесь. Я бы хотела поговорить с этим господином наедине. – Ему: – Сеньор, можно попросить вас пройти со мной?
Эухенио берет его под руку, но он отказывается от помощи.
– Все хорошо, спасибо, – если не торопиться. – Объясняет женщине: – Я только что из больницы. Производственная травма. Мне еще слегка нездоровится.
Они вдвоем на лестнице.
– Сеньор, – говорит женщина вполголоса, – пожалуйста, поймите: я не бездушный конторщик. Я по образованию психолог. Я работаю в Пунто-Аренас с детьми. В то краткое время, которое Давид пробыл у нас до побега, я лично взялась за ним присматривать. Потому что – тут я с вами согласна – он слишком юн, чтобы жить вдали от дома, и я беспокоилась, что он почувствует себя брошенным… Я увидела милого ребенка – очень искреннего, очень прямолинейного, он не боится говорить о своих чувствах. Но увидела я и еще кое-что. Я увидела, как быстро он запал в душу остальным мальчикам – в особенности старшим. Даже самым лихим. Я не преувеличиваю – они его обожают. Они хотели сделать его своим живым талисманом.
– Живым талисманом? Единственная известная мне разновидность живого талисмана – украшенный зверек, которого водят на веревке. Чем тут гордиться – быть живым талисманом?
– Он был их любимцем, всеобщим любимцем. Они не понимают, почему он убежал. Они тоскуют. Каждый день о нем спрашивают. Зачем я вам это рассказываю, сеньор? Чтобы вы поняли, что Давид с самого начала нашел свое место в нашей общине в Пунто-Аренас. Пунто-Аренас – не обыкновенная школа, где ребенок проводит несколько часов в день, впитывая знания, а потом идет домой. В Пунто-Аренас учителя, ученики и наставники тесно сплочены. Почему же тогда Давид убежал? Не потому, что он там был несчастлив, уверяю вас. А потому что у него мягкое сердце, и мысль о том, что сеньора Инес страдает по нему, была ему несносна.
– Сеньора Инес – его мать, – говорит он.
Женщина пожимает плечами.
– Если бы он подождал несколько дней – приехал бы домой на побывку. Можете уговорить жену, чтобы она его отпустила?
– И как вы себе представляете эти уговоры, сеньора? Вы ее видели. Каким же волшебным заклинанием располагаю я, чтобы заставить такую женщину изменить мнение? Нет, трудность ваша не в том, чтобы забрать Давида у матери. У вас есть власть. Трудность у вас с тем, чтобы его удержать. Решит он вернуться домой к родителям – вернется. Вы не в силах его остановить.
– Он будет убегать, пока убежден, что мать зовет его. Поэтому я и прошу вас с ней поговорить. Убедить ее, что лучше ему поехать с нами. Потому что так лучше всего.
– Вам ни за что не уговорить Инес, что лучше всего – забрать у нее ребенка.