Младшенький набрал номер Гортензии. Тотчас же нежность затопила его сердце, он выпрямился, пригладил рубашку, положил Баттерфляй на край стола, вытянул ноги, почесал горло, принял довольный вид, чтобы быть наготове, когда она возьмет трубку.
Первые слова Гортензии сбили его с толку, и он чуть было не впал опять в меланхолию.
– Это кто? – проорала она в трубку.
– Ну же, Гортензия, красавица моя, это я, Младшенький.
– Кто? Говорите громче, у меня тут пучок «птичье гнездо».
– МЛАДШЕНЬКИЙ!
– А… ну что случилось, мой милый дружочек?
При этих словах Младшенький аж взвился от радости, он схватил свои пальцы ног, стал их мять и щекотать, шевелить ими, а потом принялся скакать, как рыба на суше, не отрывая при этом телефонную трубку от левого уха.
– Я почувствовал потребность услышать твой голос. Боюсь, что я заболеваю оттого, что не вижу тебя.
– Я польщена…
– Ты должна быть взволнована, красавица моя, а не польщена. Я говорю с тобой о любви, а не о самолюбии.
– Для меня это одно и то же. Ты отправил сообщение Гэри? Сегодня у него такой важный день! Ты не забыл, надеюсь?
– Вот прямо сейчас это сделаю.
– Да уж не забудь!
– Обещаю тебе.
– Ты, кстати, будешь счастлив, дорогой мой Младшенький, я возвращаюсь в Париж!
При этих словах Младшенький вне себя от радости вновь начал извиваться и тискать пальцы ног, крича, как павлин, раскрывающий хвост.
– Ты возвращаешься в Париж, – едва выдавил он, задыхаясь от счастья.
От волнения у него на лбу выступили бисеринки пота. Он схватил Баттерфляй и промокнул себе виски. Он плохо понимал, что говорит Гортензия, – что-то про спонсора, которого она нашла, а вернее, про спонсоршу, и про свою первую коллекцию.
– А для этого мне вновь нужно стать парижанкой. Все-таки Париж – столица моды.
– Какое чудо! – проворковал Младшенький между двумя извивами.
Она вскрикнула, и он услышал: «Мими! Аккуратнее! Ты так скальп с меня снимешь!»
– Что это за Мими, которая мучает тебя в тот момент, когда мы разговариваем?
– Просто Мими. Кстати, ее имя пишется как «Меме». Она бежала из Северной Кореи. Это замечательная женщина, которая делает мне для сегодняшнего вечера пучок-гнездо. Только что она уколола меня шпилькой до крови.
– Скажи ей, пусть немедленно прекратит, а не то я ее нейтрализую коротковолновым излучением!
Гортензия расхохоталась, а Младшенький услышал, как вышеупомянутая Мими тоже смеется и кричит ему в трубку: «Hello, Junior! Nice to hear from you!»[35]
Младшенький совсем разнежился от мысли, что ему внимает широкая женская публика, и тут же решил блеснуть образованностью:
– В настоящий момент я изучаю Канта и Спинозу, их концепцию свободы. А потом возьмусь за Шопенгауэра.
– Ты прямо как Антуанетта! Забавно, кстати, – заметила Гортензия.
– Кто такая Антуанетта?
– Я тебе потом объясню.
– Мне хочется почитать Шопенгауэра главным образом из-за одной фразы. Хочешь знать, какой?
– Сделай повыше, Мими! Открой побольше лоб! И виски тоже!
– Слушай меня внимательно, Гортензия: «Проблема людей в том, что они принимают границы своего знания за границы мира. А мир неизмеримо шире. Нужно подключить воображение». Шопенгауэр, как и Эйнштейн, считал, что изобретать важнее, чем знать. Нам тесно в узких рамках знания, а воображение не сдержат никакие рамки. Я стою на пороге нового необыкновенного проекта…
– Знаю, Младшенький, знаю.
– Я изобретаю. Но изобретаю так прекрасно, что это невозможно воплотить в жизнь!
– Я тоже.
– Я изобрел фотогальваническую ткань, которая состоит из мелких элементов, которые генерируют электричество. Например: ты закрываешь занавески в спальне, и комната освещается, или ты кладешь мобильник на рукав свитера, и он заряжается. Я хочу выпустить целую партию мебели с такими свойствами. «Казамиа» несказанно разбогатеет! Отцу очень нравятся все мои проекты, иногда ему трудно угнаться за моей мыслью, но…
– Я тоже! Я взяла тот же след!
Но Младшенький ее не слышал. Нежные слова Гортензии прогнали его печаль, еще больше радовал предстоящий ее приезд, и ум его блуждал по широким равнинам неизведанного, он говорил и на ходу изобретал новые возможности.
– Еще я изобрету ткань, которая поглощает воду. Она может задержать в себе 350 процентов своего веса. Из этой ткани я буду производить тенты для жарких стран. Таким образом тент будет впитывать ночную прохладу и выдавать ее днем. Просто клад для народов, живущих в пустыне!
– Я изобрела новую ткань, которая…
– И у меня еще тонны идей, подобных этой. И есть еще более безумные!
– Да послушай же ты меня, Младшенький! Приказываю тебе меня выслушать! Я нашла ткань, которая маскирует жир, утягивает его, скрывает. Нечто вроде жатой ткани. Превосходно, Мими, просто превосходно, сбрызнуть лаком, и все готово. И ты мне понадобишься, чтобы нанести последние штрихи. Мне очень нужна твоя помощь.
– Тогда давай работать вместе! – воскликнул Младшенький. – Я вновь возрождаюсь, моя красавица! А то я тут недавно совсем сам себе надоел. Мне не с кем было поговорить. Моя мысль движется слишком быстро для среднего человека, и оттого я чувствую себя очень одиноко. А вот ты летишь на скорости двести миль в час.
– Спасибо, Младшенький.
– Ты лучезарная, точная, поражающая!
– Спасибо, спасибо. Всегда приятно, когда тебя ценят…
– Ты вернешься во Францию, милая моя Гортензия! Ты вернешься! И мы сможем пожениться.
– Ну не сразу. Тебе еще только шесть лет.
– Как же это обидно! Может, я попробую ускорить время…
– Но только перед этим посоветуйся со мной!
– Ладно.
– И потом, есть еще Гэри. Ты помнишь об этом?
– Да. Но он уже стар.
– Да он всего на год старше меня!
– Ты всегда останешься юной и прекрасной. Я уж прослежу за этим. Я как раз изобрел формулу замечательного крема, мне удалось заключить кислород в мазь, которая регенерирует стареющие ткани. Я работаю с НАСА, там хотят использовать его при сильных ожогах. Им вот совершенно все равно, что мне только шесть лет, они разговаривают с моим мозгом, а не с моим телом так называемого ребенка! У них нет никаких предрассудков на этот счет.
– То есть ты собираешься заняться лечебной косметикой?
– Знаешь, что я тебе скажу: я уже не знаю, куда приложить свои способности, квартира завалена моими исследованиями, ни одной свободной комнаты не осталось. А ты когда приезжаешь в Париж?
– Я еще не знаю. Мне надо увидеться с моей спонсоршей.
– Это кто?
– Одна пожилая дама, которая будет продвигать мою коллекцию. У нее серьезные намерения. Она финансирует меня и доверяет мне.
– Ты ее хорошо чувствуешь?
– Да. Ты знаешь, это как раз та женщина, о которой ты говорил мне в феврале, помнишь, о том, что моя жизнь переменится после знакомства с ней. Еще один раз ты оказался прав.
– Чудесно, любимая моя. Я слышу шаги матери, надо нам с тобой прекращать разговор.
– Не забудь отправить сообщение Гэри.
– Я, конечно, сделаю это, чтобы доставить тебе удовольствие, ненаглядная моя, но не забывай, что этот человек, которого я ценю и уважаю, остается моим соперником. И это должно быть очевидно для нас обоих!
Гортензия уверила его, что для нее это очевидно, и Младшенький попрощался. Он вновь был полон сил и жажды открытий.
– Какая удивительная женщина! – воскликнул он, вцепляясь зубами в тряпку.
Ему было легко и весело. Он посмотрел в потолок, проследил глазами за бегущей тенью, дробящейся на длинные нити. В электрическом свете трепетало множество новых, свежих идей. Наступил конец его душевной смуте. Он будет работать над проектом Гортензии, найдет ей фабриканта, который выпустит ее великолепную коллекцию, и они вдвоем, используя свою неуемную энергию и могучие таланты, покорят мир.
– Мать! – закричал он в открытую дверь. – Принеси мне блюдо спагетти и жаркое из барашка! Я умираю с голоду.
В гостиной, в уголке своего рабочего столика, среди россыпей карандашей, кисточек, папок белой бумаги, палитр, измазанных краской тряпок, ножниц и многочисленных набросков Гортензия пристроила сумочку с косметикой. Перед ней, повернув лицо к свету, сидела Ширли. Плечи ее были сгорблены, она подчинялась воле Гортензии, всем видом выражая смиренную покорность, хотя время от времени и пыталась изобразить энтузиазм.
– Сядь прямо, – велела Гортензия. – А ты намазала лицо кремом?
Ширли кивнула и выпрямила спину.
– Ты знаешь, что ты наденешь?
– У меня есть платье и пара черных лакированных туфель.
– А какое платье-то?
– Ну какое-то платье.
– Ширли, так нельзя! Ни одно платье не похоже на другое!
– Красное прямое платье. Модель «Гермес», мне его еще давно подарила мать.
– Вот как? А бабуленция тебе платья дарит?
– Не называй ее так. Это ей совсем не идет.
У Ширли даже слезы выступили на глазах.
– О-ля-ля! Уже ничего тебе не скажи!
