– О-ля-ля! Уже ничего тебе не скажи!
– Я не хочу, чтобы ты называла ее бабуленцией.
– О’кей! Беру свои слова обратно.
– Извини меня, я очень устала.
– Знаю-знаю, разница во времени, акклиматизация, трали-вали семь пружин…
– Но это правда! – воскликнула Ширли, в очередной раз едва удерживая слезы.
Гортензия бессильно опустила руки.
– Послушай, давай сделаем по-другому: разговаривать мы больше не будем. Я буду красить тебя в тишине. Договорились?
– Договорились.
– Может быть, ты сразу наденешь платье, чтобы не разрушить макияж?
– Это не обязательно, там расстегивается молния.
– О’кей. Тогда закрой глаза и дай мне возможность делать свое дело.
Гортензия достала свою синюю пудреницу и провела пуховкой по носу Ширли, которая так и подскочила, словно сработал защитный рефлекс.
– Не бойся! Я сделаю тебе идеальный цвет лица. У меня волшебная пудра.
Ширли вздохнула:
– Стоит ли трудиться?
– И я нарисую тебе улыбку.
– Невозможно все время смеяться, когда сердце рвется на клочки.
– Вот и не догадалась!
– Я сейчас очень устала, я слишком много работаю.
– Ну пусть Филипп постарается!
– К чему ты мне это говоришь?
– Потому что он глава предприятия, разве нет? Вместе с Беккой.
– Ну да, пожалуй.
Ширли чуть улыбнулась.
Гортензия положила на стол пудреницу и заглянула ей прямо в глаза.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ничего, – ответила Ширли, – но я тоже очень и очень болею за это дело.
– Тебя никто не заставляет.
– Конечно.
– Ну и перестань тогда изображать жертву, это меня нервирует. И прекрати дергаться!
Огни нью-йоркского вечера заиграли в серовато-синих глазах Ширли, высветили изящную линию щек, изгибы бровей, рисунок губ.
– И к тому же ты красива! Оливер тебе этого не говорит?
– Плевать мне на Оливера, – мрачно бросила Ширли.
– Это что-то новенькое. У тебя поэтому башню снесло?
– В общем, да.
– Вот что значит во всем зависеть от мужчины! Надо быть как я, я рассчитываю только на себя. И никогда не рискую разочароваться.
– А как же Гэри? – спросила Ширли.
– Ну, Гэри – это другое дело. Он составляет часть меня, я составляю его часть.
– Ну а вдруг он тебя когда-нибудь бросит?
– Да ты с ума сошла! Это невозможно. Мы вместе выросли, мы как два ствола, которые стали одним деревом. И оно приносит свои плоды! Гэри – это мое счастье. Даже когда мы ссоримся, мы любим друг друга.
Гортензия пожала плечами. Какой странный вопрос! Гэри и она вместе на всю жизнь. Она внимательно посмотрела на страдальческое лицо Ширли и вновь взялась за дело. От усердия она даже высунула язык, положила розовый и бежевый тона, отошла, поглядела, оценила, поздравила себя с успехом, обняла Ширли за плечи и подтолкнула к большому зеркалу.
– Очень красиво.
– Ты говоришь это, чтобы сделать мне приятное?
– Да.
– Ну ты правда меня нерви…
Гортензию прервал телефонный звонок. Играла «Марсельеза». Такую музыку Гортензия, когда приехала в Нью-Йорк, поставила на звонки от матери. Раньше этот звонок безмерно веселил Ширли, она вытягивалась во фрунт, словно часовой перед Елисейским дворцом.
– Да, ма! Как дела?
Рукой она перебирала отрезы вельвета на пиджак, которые нашла на распродаже в Чайна-тауне. Вельвет трех цветов: желтый, бутылочно-зеленый и бордово-красный. Она гладила их рукой, щупала, искала глазами Ширли, чтобы она одобрила ее выбор, но та куда-то внезапно исчезла.
– Я тут с Ширли, готовимся к концерту.
– Как она поживает?
– Она вообще не в себе, на нее смотреть страшно. Я за ней хожу, как за ребенком. Превратилась в беби-ситтера.
Жозефина не ответила. Гортензия заволновалась.
– Ты звонишь, чтобы поговорить с Гэри? Уже поздно, он пошел готовиться к выступлению.
– Я хотела бы пожелать ему…
– О’кей, я передам. Зоэ тебе сказала, что я возвращаюсь в Париж? Уже скоро. Пока не знаю, когда.
Она говорила быстро, чтобы скрыть раздражение, которое охватывало ее каждый раз, когда она говорила с матерью. Это было сильнее ее, все время хотелось мать встряхнуть, растормошить, поскорее ответить за нее. Какая же она медлительная, невозможно медлительная!
Она совладала с собой и попыталась быть вежливой.
– Я страшно рада, что, наконец, удастся сделать свою линию одежды. Представляешь? У меня будет свой дом моды, и он будет носить мое имя!
– А Гэри, – спросила Жозефина, – ты оставишь его одного?
– Да, а почему нет? Он уже взрослый мальчик. Умеет плавать.
– Я вот думаю, хорошая ли это мысль. Может случится так, что…
– Что может случиться?
– Я не знаю.
– Что он найдет другую девушку? Красивее, сексуальнее, нежнее, влюбленней? Невозможно.
– Ты права, девочка моя, – сказала Жозефина, смеясь. – Я забыла, с кем говорю.
– Да уж, конечно, я права. Перестань все время бояться. Из-за того, что ты боишься без оснований, у тебя в конце концов появятся основания, чтобы бояться!
Жозефина вздохнула.
– Я счастлива, что ты вернешься к нам жить. Надо подготовить тебе место.
– Много места! Я буду работать дома, по крайней мере первое время.
– А кто будет тебя финансировать? Это же стоит больших денег, открыть дом моды. Ты еще такая юная!
– Я потом тебе расскажу. Сейчас нет времени. Я не могу надолго оставить Ширли одну, она способна утопиться в унитазе. И потом, я же хочу рассказать тебе все в подробностях, а я даже с Еленой еще как следует не поговорила. Пока мы только в принципе договорились.
– Ты уверена, что не ввязалась в слишком рискованное предприятие?
Гортензия глубоко вдохнула, ее нервы были на пределе, ей хотелось дубасить кулаками воздух. Как я смогу с ней сосуществовать? Нет, ну как?
– Мама, послушай меня. Я решила, что буду счастливой, что преуспею в жизни. Что буду делать в точности то, что хочу делать. И ни от кого не буду зависеть. Это ясно?
– Но… счастье, его нельзя заранее определить. Нельзя быть счастливым по расписанию.
– Можно. Это очень просто.
– Просто? – воскликнула Жозефина.
– Проще пареной репы!
«Надо только смотреть на тебя и делать все наоборот, – подумала Гортензия. – Рассчитывать на себя, а не на других. Я не хочу зависеть от мужчины, от проплывшего мимо сомбреро, hola, muchacha! Te quiero![36] Хочу, чтобы мое счастье зависело только от меня, чтобы оно гнездилось в моих драгоценных внутренностях. Я хочу смотреть себе прямо в лицо, пожимать себе руку и говорить себе: «Браво, моя дорогая малышка, браво, тебе все удалось!»
Жозефина пробормотала:
– Да, да, у тебя все получится, я уверена в этом.
– Я предпочитаю, чтобы ты со мной разговаривала именно так. Это внушает надежду, дает возможность расправить крылья. Давай, мне надо собираться, целую тебя, очень скоро увидимся.
Она повесила трубку. Испустила глубокий вздох, подняла глаза к небу. «Нет, такое невозможно: я не могу быть плодом чрева этой женщины, меня в роддоме подменили!»
Она позвала Ширли.
Спросила себя, почему та выскользнула из комнаты, как только услышала первые такты «Марсельезы»? И почему мать не позвала Ширли к телефону? Хм, хм… «Дело пахнет жареным», – сказала она себе, глядясь в свою синюю пудреницу.
Отметила свой идеальный нос, идеальный цвет лица, идеальные зубы, улыбнулась, потянулась от удовольствия.
– Я не хотела бы быть никем, кроме себя самой!
За счастьем не надо гоняться, надо самому производить его для себя. Вот и весь секрет.
Елена готовила стол к предстоящему ужину в честь Гэри и Калипсо, который она собиралась устроить после концерта. «Я бы обошлась без этой скрипачки, она какая-то бестолковая, но ради Гэри нужно отметить это событие по высшему разряду», – подумала она, тщательно выбирая столовое серебро, которое будет сверкать на скатерти среди букетов роз и лилий.
Генри и Грансир вертелись вокруг стола вместе с ней. Они замечали каждую деталь. Ничто не могло ускользнуть от их внимательных взоров. Грейс постирала и погладила белую скатерть с гербом графа Кархова, васильково-синим на серебряном фоне, с тремя золотыми пятилистниками. Елена рассеянно провела рукой по вышивке и посмотрела на Робера, который оперся о камин.
– А когда Антон получил свой титул графа?
– После того, как у него появилась первая куча золота, – рассмеялся Робер. – Думаю, в 1943 году. Это было как стихийное бедствие. Люди продавали и покупали все что угодно. Им было не до разбору, просто хотелось есть. Кого в этот момент волновали графские титулы и столовое серебро, кроме Антона?
– Если еще учесть, что звали его Жан-Клод Пенгуин и родился он в Сент-Уэне.
– Но он сумел выработать русский акцент! И придумать девиз!
– «Я спешу»! Ему это подходило.
– И генеалогическое древо тоже. Мать-нормандка, вышедшая замуж за русского, это было эффектно. Он купил себе самое что ни на есть русское прошлое.
