Софи Оксанен - Когда исчезли голуби

В ожидании этого момента Партс даже отправился в деревню Таара, в бывший дом Армов. Пейзаж показался ему одновременно знакомым и чужим. Местонахождение колхозного свинарника можно было угадать еще в автобусе. Дорогу, ведущую к усадьбе, по-прежнему украшали ясени. В воздухе стоял запах дыма — вблизи яблонь жгли прошлогоднюю траву, чуть дальше виднелись кучи листьев, сквозь ветви деревьев можно было заметить парящего в небе ястреба-стервятника. Кур выпустили на свободу, и они оживленно копошились в земле, часть из них грелась на весеннем солнце. Партс отметил про себя отсутствие петуха во дворе дома Армов. На бесполезные рты денег не было. Наверно, последний анекдот уже дошел до ушей Конторы: новая система даже у кур забрала петухов.

В дом переехала семья дальних родственников Леониды, которые с опаской отнеслись к гостю. За столом все немного расслабились, и Партс между делом стал расспрашивать о прошлом, рассказал, что его жена приезжала сюда время от времени помогать. Он говорил так, как будто точно это знал. Имя жены ни о чем не говорило жителям дома, но Партс догадался спросить о фотографиях с похорон матери, ведь они наверняка остались в бумагах Леониды. Как он и предполагал, Роланда на фотографиях не было. Похороны, свадьбы и дни рождения были всегда под особым наблюдением и стали роковыми для многих лесных братьев — не все готовы были пропустить важные семейные события. Роланд оказался исключением. Мысль о том, что на похоронах мамы не было никого из ее детей, заставило глаза Партса увлажниться. Теперь этого уже не исправишь. Он не хотел, чтобы другие заметили его волнение, и поднялся, чтобы уйти. По дороге он заглянул на винокурню. Там тоже жили новые люди. Ему посоветовали сходить на конюшню и встретиться с главным агрономом колхоза. Партс снова сказал, что случайно проезжал мимо и решил найти кого-нибудь, кто был с матерью в последние годы ее жизни, хотел бы поговорить, расспросить о маме. Агроном хорошо помнил прежних обитателей винокурни и сообщил, что одна из тех женщин живет сейчас в центре, в новом кирпичном доме у своей дочери, которая работает в колхозе бухгалтером. Когда Партс постучался в их дом, женщина поначалу встретила его с подозрением. Только после того, как он упомянул о сибирской ссылке, она вспомнила Розали, сказала, что так и не смогла понять ее жениха, который уехал в Швецию и ни разу не вспомнил о своей престарелой матери, даже ни одной посылки не прислал, и добавила, что такие вот теперь времена. Кроме этой истории, придуманной мамой и Леонидой, то ли чтобы скрыть место пребывания Роланда, то ли потому, что она звучала вполне правдоподобно, ничего другого узнать не удалось.

Партс съездил и в Валгу, нашел старых соседей и подстроил случайную встречу с ними на рынке. За кружкой пива он перевел разговор на былое и подосадовал, что не успел повидать даже своего не так давно скончавшегося кузена, который часто проведывал жену, пока сам он находился в Сибири. Сосед попытался вспомнить гостей жены, но, поморщив лоб, сказал с сожалением, что не помнит никого, ни одного гостя. Она всегда держалась особняком. Партс поверил соседу, придавив свое разочарование словно таракана. Времени и так было потрачено слишком много, а результатов никаких. Пора было отбросить второстепенные варианты и профессионально подойти к основной задаче.

Однако наблюдение за женой он продолжил, раз за разом возвращаясь к анализу ее поведения, когда он возвратился из Сибири. Он перебирал в голове подробности их совместной жизни в Валге, пружины дивана, мышеловки в каждом углу, крики соседских младенцев, звуки постельных игр, доносившиеся из-за стены и мешавшие спать, движения, которыми жена разжигала печь или мыла молочные бутылки перед тем, как сдать их в магазин. Он помнил первоначальную владелицу дома, супругу держателя автобусного парка, ее испуганное выражение лица, старомодные платья и то, как жена все время извинялась, столкнувшись с ней на кухне, говорила, что понимает, что они здесь чужие, к тому же единственные эстонцы в доме. Но он не помнил ничего, что могло бы вызвать хоть какие-то подозрения. Жена не проявляла интереса к почте, ее никогда не звали к телефону, она ни с кем не общалась, у нее никогда не бывало гостей, она просто сидела дома.

О годах немецкой оккупации они не говорили, за исключением небольшого эпизода, когда Партс узнал о судьбе Гельмута Герца. Однажды вечером, спустя несколько месяцев после его возвращения в Эстонию, он обнаружил дома жену перед бутылкой вина и горящей свечой. Когда он спросил, по какому поводу праздник, она ответила, что сегодня день рождения ее немецкого любовника. Тогда Партс спросил, что с ним стало, и жена сказала, что его расстреляли на берегу как собаку. Она говорила об этом как о хорошо известном факте. Словно считала, что Партс прекрасно осведомлен о ее приключениях, и он повел себя так, будто действительно знал обо всем, даже о том, что, когда они убегали, жена стреляла в преследовавших их немцев, но стреляла плохо, она вообще стреляла очень плохо и поэтому не смогла спасти своего любовника.

Жена засмеялась, опустошила стакан и покачала головой. Она хотела убить всех, в кого целилась. Партс вспомнил жест немца, когда он коснулся уха его жены. Воспоминание не вызвало в нем никаких чувств, только печаль, и Партс поднялся и ушел. Он гулял всю ночь и вернулся только под утро. Жена, проснувшись, казалось, не помнила ничего из вчерашнего разговора. О немце они больше никогда не вспоминали. Позднее Партс, конечно, задумывался, не была ли она тогда чересчур спокойной, учитывая тот факт, что потеряла любовника и шанс на новую жизнь, но он решил, что время делает свое дело, ведь и он тоже не плакал, потеряв Данзига. Несмотря ни на что, он смог идти вперед. А Роланд? Остудило ли время и его воспоминания? Партс хорошо помнил, как двадцать второго сентября 1944 года флаг с серпом и молотом взвился на флагштоке Длинного Германа, спущенный же флаг был не гитлеровским, а эстонским. Пять дней независимости. Пять дней свободы. Партс сам видел этот флаг, хотя в рукописи он об этом, конечно, не напишет, ведь это Советский Союз освободил Эстонию от гитлеровцев. А как же Роланд? Видел ли он это, и если да, то как сумел с этим примириться?

Шаги наверху вновь прервали раздумья Партса. Возможно, Контора еще не догадывается, что он готов отправить жену в такое место, где она никому не будет мешать. Но нет. Контора знает о его ситуации. Подслушивающие устройства наверняка использовались и в его доме, скорее всего, используются и сейчас. Каждая стычка, каждое оскорбление записаны и учтены, в том числе и тот случай, когда жена неожиданно запустила в него банкой со сметаной. Партс прибрал в комнате. Закрыл глаза. А что, если жену наняли следить за ним?

Дым над столом был таким густым, что Эвелин с трудом разглядела лица людей, с которыми ее знакомили. Мужчина с густой бородой, три девушки в брюках, у одной из них длинная челка, все имена она позабыла сразу же после того, как их назвали, и прежде чем она успела сесть, разговор продолжился:

— У литовцев в Кремле был свой человек, который знал, как надо себя вести, умел ловко лавировать, нам тоже надо брать пример с Литвы, а самое главное, что в Литве совсем нет проблем с русскими, во всяком случае таких, как у нас, уж не знаю, как им удалось этого избежать, что они такого сделали, но в Литву едут поляки, только поляки, подумайте!

— Мы недостаточно их давили, вот в чем причина. Ни один русский не осмеливается сейчас поехать в Литву.

— И потом, все эти новые заводы и фабрики… туда берут только литовцев, а русских нет. Почему же у нас не так?

— Если мы будет действовать, как литовцы, то, возможно, ситуация изменится. Молодежь должна вступать в партию, как в Литве.

— Как в Литве.

— Только так мы можем добиться привилегий для своей страны, только так.

— Только так, — вздохнул кто-то за столом. — Только так.