Зоя холодно взглянула на Кейт.
– Тебе бы следовало оставить мне хоть что-нибудь. Не стоило вставать, когда ты грохнулась.
Кейт посмотрела на Зою сквозь слезы.
– Так ты вот о чем? Потому что это ты в состоянии получить? Так возьми себе мое место в Лондоне. Я прямо сейчас позвоню в федерацию. Скажу, что выиграла нечестно,
что повредила твой велосипед. Скажу все, что хочешь, только, пожалуйста, не трогай Софи. Зоя резко вскочила.
– Нет! Я не позволю тебе снова меня одурачить! – Она нервно кружила вокруг кресла Кейт. – Сейчас я войду туда и скажу Софи правду.
Кейт схватила ее за руку.
– Пожалуйста! Я отдам тебе что угодно.
Зоя попыталась высвободить руку, но Кейт держала ее изо всех сил. Усилилась боль в лодыжках; Зоя едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.
– Отпусти!
– Пожалуйста, Зоя. Если ты так решила, то хотя бы не делай этого прямо сейчас, хорошо? Я отдам тебе свое место в Лондоне, если ты оставишь Софи в покое хотя бы на месяц. Позволь ей немного окрепнуть, ладно? Если ты ее хоть капельку любишь, забери мое место на Олимпиаде, забери все, что считаешь нужным, только дай ей поправиться. Потом можешь делать все, что хочешь. Ну, пожалуйста… пожалуйста… Не делай этого с Софи сейчас.
Зоя рывком высвободила руку и закрыла уши ладонями.
– Я тебя больше не стану слушать. Для тебя почему-то всегда все заканчивается хорошо, а я хотя бы на сей раз, черт побери, возьму и не послушаюсь!
Зоя уклонилась от умоляюще протянутых рук Кейт и, пятясь, вошла в послеоперационное отделение. Не обращая внимания на боль в лодыжках, она быстро миновала пост медсестры и ничего не ответила женщине в белом халате, спросившей, чем она может помочь. Она услышала, как открылись и закрылись двери – Кейт вошла следом за ней. Зоя, ускорив шаг, двинулась по коридору, по пути заглядывая в палаты через узкие панели из бронированного стекла. Четвертая по счету оказалась той, в которой лежала Софи.
Зоя увидела Джека, сидящего рядом с кроватью, и решительно толкнула створки дверей.
Джек повернул голову, но на него Зоя смотреть не стала. Она смотрела на Софи, бледную, неподвижную. Ее рот и нос были закрыты кислородной маской из прозрачного зеленоватого пластика. Зоя остановилась.
Она не ожидала, что увидит Софи без сознания. Девочка представлялась ей такой, какой она видела ее два дня назад – веселой, смеющейся в корзине грузового велосипеда, когда Кейт везла ее по треку велодрома. Еще она представляла ее под одеялом – да, может быть, нездоровой, но сидящей в кровати и улыбающейся. Зоя даже придумала несколько вводных фраз, чтобы начать разговор. «Софи, помнишь, как мы веселились позавчера на треке? А хочешь так веселиться всегда?»
Но эта непроницаемая тишина, этот абсолютный покой обескуражили Зою, и она замерла, как каменная.
Лицо Софи, неподвижное, восковое, было совершенным отражением того лица, которое в глубочайшем безмолвии покоилось в памяти Зои. Она прижала ладони к губам и ахнула. Страх заставил ее похолодеть. Зоя стояла как вкопанная и смотрела на Софи, всеми силами стараясь не вспоминать другое лицо, белое, как кость, которое не видела с тех пор, как ей было десять лет…
– О боже… – прошептала она, пошатнулась и схватилась за стальной поручень кровати, чтобы не упасть.
Джек взял ее за руку, Кейт обняла за плечи, но Зоя не чувствовала этих прикосновений. Они спрашивали, что с ней, но она ощущала только холодную, всепоглощающую тишину. Резкий запах дезинфицирующего раствора подстегнул память. Воспоминания беспрепятственно всплыли из глубины. Их поддержала больничная кровать на резиновых колесах, их окутали зеленые больничные простыни, а когда Зоя
опустилась на колени, изменилось и ее поле зрения – ей снова стало десять лет, и социальная работница повела ее по гулким пустым коридорам подвального этажа больницы.
Девочке дали таблетки, чтобы она успокоилась, но в результате у нее возник пронзительный вой в ушах и стала кружиться голова. Адам свалился с велосипеда – вот все, что она помнила. Адам упал с велосипеда, и ей нужно разыскать его и привести домой. Она должна это сделать, потому что у мамы что-то случилось не то с сердцем, не то с головой, и она никак не могла встать с кровати, не могла перестать кричать и плакать.
Прошло сорок восемь часов после того, как полицейские обнаружили Зою на двухполосном шоссе, по которому она ехала на велосипеде, ничего не соображая. У нее до сих пор болели ноги, и ей было трудно идти.
– Еще далеко? – спросила она. – В какой Адам комнате?
Социальная работница погладила ее по голове.
– Тело Адама, детка. Оно за той дверью.
Слова смешались в голове у Зои. Социальная работница указала на обшарпанную металлическую дверь в самом конце коридора. Зоя побежала к двери, толкнула, но та была заперта.
Социальная работница наклонилась к Зое.
– Так, детка. Я просто хочу убедиться, что ты это вытерпишь. Тебе будет трудно увидеть Адама таким, какой он теперь. Конечно, ты очень расстроишься, но мы знаем, что если ты не увидишь его сейчас, то потом много лет ты будешь огорчаться гораздо сильнее.
Зоя не слушала. Они наконец добрались до Адама, но эта женщина зачем-то тянет время, заставляет ждать. Зоя принялась нетерпеливо толкать дверь, а социальная работница поворачивала ключ в замочной скважине.
Внутри было очень холодно. Ни одного окна – только лампы дневного света на потолке. Пол кафельный, у стены раковина и что-то похожее на обычные кухонные шкафы. Посреди комнаты, на высокой стальной кровати, на чистых зеленых простынях, лежа головой к двери, спал Адам. Зоя увидела на подушке копну его блестящих черных волос.
Она облегченно улыбнулась.
– Адам!
Звук удара там, на дороге, был ужасно громким, так что хорошо, что Адам спит так мирно. А то она боялась, что ее брат ранен, что он кричит от боли или безо всякой причины, как их мама. На одном из кухонных столов лежала пара красных резиновых перчаток, а больше не было ничего. Почему в этой кухне нет никакой еды и почему здесь спит ее брат? Вероятно, ему это так же странно, как ей.
Край зеленой простыни Адам натянул на лицо – наверное, чтобы в темноте было легче заснуть. Зоя подошла к кровати и отбросила простыню с лица брата, но он даже не пошевельнулся. Лежал неподвижно и крепко спал. Это был он – только очень бледный и очень тихий. Зоя улыбнулась и поцеловала его в щеку, но тут же отпрянула: какой холодный! Она посмотрела на брата и снова заметила, что он очень бледный. И такой невозможно холодный!
– Адам, проснись!
Он не открывал глаза, и Зоя потрясла его за плечо. Но что-то было не так. Все тело Адама закачалось из стороны в сторону. Она потрясла его снова и увидела, как закачались накрытые простыней ступни.
– Адам? – прошептала она.
Жуткий страх охватил ее, и она отпустила плечо брата, чтобы страх стал невсамделишным, ненастоящим. Она выбежала из этой странной комнаты и помчалась по коридору. Она бежала так быстро, как только могла, хотя у нее болели ноги, и социальная работница долго не могла ее догнать. А потом Зоя почувствовала, что ее отрывают от пола, и стала брыкаться, но она слишком устала и не могла долго сопротивляться.
Ее отнесли в маленькую комнату, где стоял низкий стол и стулья с поцарапанной обивкой, и там она старательно слушала то, что ей говорили. На этот раз слова проникали в ее сознание, но они никак не могли быть правдой, и поэтому она погрузилась в нечто вроде долгого, жуткого сна на двадцать с лишним лет и все время пыталась от этого сна очнуться. Афины не пробудили ее, Пекин – тоже, но вот наконец она проснулась. Ей было тридцать два года, она стояла на коленях у больничной койки и видела лицо Софи на такой же зеленой подушке – бледное и неподвижное.
Плечи Зои дрожали. Джек и Кейт обнимали и утешали ее. Ей принесли стул, и они втроем долго сидели у постели Софи. Мало-помалу, глядя, как едва заметно опускается и поднимается грудь дочери, Зоя почувствовала, что боль поражения отступает. Она наблюдала за тем, как естественно и спокойно ухаживает за Софи Кейт – то откидывает верхний край простыни, когда ей кажется, что Софи жарко, то поправляет соскользнувший ремешок кислородной маски. Глядя на все это, Зоя стала осознавать то, о чем забыла в горечи поражения: эту работу она бы выполнять не смогла. Работа была не просто трудной, она была для нее невыполнимой – уход за тяжелобольным ребенком. Если бы ей пришлось выхаживать Софи – все эти долгие годы, – разве она бы с этим справилась?
От осознания правды боль не исчезла, но все же стало немного легче. Каждое мгновение окутывало боль тончайшим слоем утешения, разглаживало острые углы. Софи жива, и это было самое главное. А еще у Зои есть Том, у нее есть Кейт, так что она не совсем одинока.
До самого вечера они втроем молча сидели возле Софи, не отрывая глаз от ее лица, надеясь на выздоровление.
