Майлз, то и дело впадая в дрему, просидел у телевизора в общежитии, а когда наступили сумерки, поднялся; по-прежнему спокойный и свободный, он оказался настолько эмоционально очищенным, что смог еще раз проделать путь до больницы и наведать Клару.
Клара провела день перед зеркалом с набором грима. Новое вещество ее лица доказало правоту всех обещаний хирурга. Краску оно воспринимало в совершенстве. Клара наложила себе целую маску, как будто под сценическое освещение: ровный слой кремовых белил с неожиданными всполохами ярко-красного на скулах; громадные, резко обозначенные кроваво-красные губы, черным подведенные до висков брови; по-кошачьи загнутые вверх; глаза, сплошь окруженные ультрамарином и тронутые малиново-красным по уголкам.
— Ты первый, кто видит меня, — произнесла она. — Я наполовину опасалась, что ты не придешь. Вчера тебя будто рассердило что-то.
— Захотелось телевизор посмотреть, — сказал Майлз. — В общежитии кто что говорит.
— Сегодня такая скука. Ничего, кроме этой тюрьмы, что сгорела.
— Я сам в ней сидел. Разве не помнишь? Я часто про это рассказывал.
— Разве, Майлз? Наверное, так. У меня такая плохая память на всякое такое, что меня не трогает. Ты на самом деле хочешь послушать министра? Куда приятнее было бы поговорить.
— Ради него я и пришел.
И вскоре появился министр, как всегда, с распахнутым воротом рубашки, зато без обычной своей улыбки: опечаленный, того и гляди слезу пустит. Говорил он двадцать минут: «…Великий эксперимент должен продолжаться… жертвы неумения приспособиться к окружающей обстановке не должны погибать понапрасну… Более величественный, новый Маунтджой непременно поднимется из пепла старого…» В конце концов появились слезы (настоящие слезы, поскольку оратор держал невидимую зрителями луковицу) и покатились по его щекам. Тем речь и закончилась.
— Это все, ради чего я пришел, — сказал Майлз и предоставил Кларе заниматься ее какао-маслом и салфетками для лица.
На следующий день все органы общественной информации все еще мусолили тему Маунтджоя. Два-три пациента, кому такое развлечение уже наскучило, сами явились на истребление и были с радостью преданы смерти. Потом пришло сообщение от регионального управляющего, главного официального лица Спутник-Сити. Он потребовал, чтобы Майлз немедленно явился к нему в кабинет.
— У меня на вас наряд, мистер Пластик. Вам надлежит отчитаться перед министрами благоденствия и отдыха и культуры. Для поездки вас надлежит снабдить шляпой класса А, зонтиком и портфелем. Мои поздравления.
Получив эти знаки различия внезапного головокружительного повышения, Майлз проследовал в столицу, оставив позади себя полный свод завистливо судачивших мелких служащих.
На вокзале его встретил служащий. Вместе в служебной машине они отправились в Уайтхолл.[191]
— Позвольте, я понесу ваш портфель, мистер Пластик.
— В нем ничего нет.
Сопровождавший Майлза заискивающе рассмеялся шутке с такой долей риска.
В министерстве лифт оказался в рабочем состоянии. Вот оно, новое тревожащее ощущение: войти в маленькую клетку и подняться на самый верх громадного здания.
— Они все время здесь работают?
— Не все время, но очень, очень часто.
Майлз понял, что и в самом деле оказался в самом сердце сущего.
— Подождите здесь. Я вас сразу позову, когда министры будут готовы.
Майлз смотрел из окна приемной на медленные потоки уличного движения. Прямо под ним стояла странная бесцельная преграда из камня. Прохожий, очень пожилой мужчина, минуя ее, снял шляпу, словно бы приветствуя знакомого. «Зачем?» — подивился Майлз. Потом его позвали к политикам.
Они были одни в кабинете, если не считать какой-то молодой женщины с отталкивающей внешностью. Министр отдыха и культуры указал на большое кресло из кожзаменителя:
— В ногах правды нет, малый.
— Не столь радостная оказия, увы, как наша предыдущая встреча, — промолвил министр благоденствия.
Майлз лишь пожал плечами — происходящее явно доставляло ему удовольствие.
— Трагедия в Маунтджое явилась печальной утратой для дела пенологии.
— Но великое дело перевоспитания будет продолжено, — возгласила молодая женщина с отталкивающей внешностью.
— Более величественный Маунтджой непременно поднимется из пепла старого, — сказал министр.
— Гибель этих благородных заключенных не была напрасной.
— Память о них всегда будет вдохновлять нас.
— Да, — кивнул Майлз. — Я видел передачу.
— Вот именно, — произнес министр. — В самую точку. Тогда вы, по-видимому, высоко оцениваете ту перемену, какую случившееся вызвало в вашем собственном положении. Из того, как мы надеялись, первого в нескончаемой череде успехов вы превратились в единственного, каким мы располагаем. Не было бы преувеличением заявить, что все будущее пенологии — в ваших руках. Само по себе уничтожение замка Маунтджой всего-навсего неудача. Печальная, самом собой, однако такая, которую можно отнести к болезням роста великого движения. Увы, есть и темная сторона. Я, помнится, говорил вам, что наш великий эксперимент был проведен только после преодоления внушительного противодействия. Теперь — только это между нами — противодействие сделалось крикливым и неразборчивым в средствах. Развернута, по сути, целая кампания слухов, что пожар не был случайным, что его устроил один из тех самых людей, кому мы стремимся служить. Эту кампанию необходимо пресечь.
— С нами не так-то легко совладать, как им кажется, — взял слово министр отдыха и культуры. — Мы, старые псы, тоже знаем фокус-другой.
— Вот именно. Контрпропаганда. Вы наш экспонат А — неопровержимое свидетельство триумфа нашей системы. Мы намерены отправить вас в поездки по всей стране с лекциями. Мои коллеги уже составили ваше выступление. Сопровождать вас будет присутствующая здесь мисс Цветочек, которая станет демонстрировать и разъяснять модель нового Маунтджоя. По-видимому, вы не откажетесь и сами на нее взглянуть. Мисс Цветочек, пожалуйста, модель.
Все время, пока шел разговор, у Майлза перед глазами торчал громоздкий, укрытый простыней предмет на столике возле окна. И вот мисс Цветочек сняла с него покров. Майлз задохнулся от восторга.
Представший предмет был знакомой стандартной коробкой, поставленной стоймя.
— Внеплановая работа, — пояснил министр благоденствия. — В поездке вас снабдят чем-либо более замысловатым.
Майлз не сводил глаз с коробки.
Она подходила. Она в точности встала на место, заполнив пустоту его сознания, удовлетворяя все потребности, выработанные в нем образованием. Обусловленная личность осознала свою надлежащую предопределенную среду обитания. Все остальное было нереальным: сады Маунтджоя, тонкий, в трещинках фарфор Клары и окладистая борода стали добычей затухающего сна.
Человек-модерн обрел дом.
— Есть еще один вопрос, — продолжал министр благоденствия. — Бытового свойства, но не столь уж и неуместный, как может казаться. Успели ли вы обзавестись привязанностью в Спутник-Сити? Ваше досье дает основание полагать, что успели.
— Какие-нибудь напасти из-за баб? — пояснил министр отдыха и культуры.
— A-а, да. Большая напасть, — ответил Майлз. — Только с этим покончено.
— Видите ли, совершенное перевоспитание, полная гражданственность должны включать в себя супружество.
— До этого не дошло, — сказал Майлз.
— Это следует подправить.
— Народу нравится, когда парень женатый, — вновь заговорил министр отдыха и культуры. — Да чтоб пара детишек.
— Для них вряд ли время найдется, — пожевал губами министр благоденствия. — Однако мы полагаем, что психологически вы окажетесь более привлекательны, если рядом с вами будет жена. Здесь присутствующая мисс Цветочек прошла полную необходимую подготовку.
— Внешность обманчива, малый, — сказал министр отдыха и культуры.
— Итак, если у вас нет предложений по альтернативной кандидатуре…
— Ни единой, — отчеканил Майлз.
— Сказано, как подобает сироте. Я предвижу великолепную карьеру для вашей пары.
— Когда мы сможем развестись?
— Будет вам, Пластик, будет. Вы не должны заглядывать слишком далеко вперед. Прежде всего то, что прежде всего. Мисс Цветочек, вы уже получили необходимое позволение от своего руководства?
— Да, министр.
— Тогда — в путь. Вы оба. И да пребудет государство с вами.
С совершенно умиротворенным сердцем Майлз последовал за мисс Цветочек в Канцелярию регистрации браков.
Потом настроение изменилось.
Во время церемонии Майлз чувствовал себя не в своей тарелке и суетливо крутил в руке что-то маленькое и твердое, найденное в кармане. Это оказалась все та же зажигалка, самый ненадежный механизм. Он надавил на рычажок, и — о чудо! — мгновенно выпорхнул язычок пламени, сияющий драгоценным камнем, венчальный, благовещущий.
